Новеллы

Агата, до сих пор сидевшая сложа руки на коленях, только и ждала той минуты, когда коричневая курица снесется. Несколько часов напряженно прислушивалась к тишине во дворе и теперь спешит за яйцом. Что май стоит, прекрасная погода, — ей и дела нет. Для нее существует только яйцо. Еще семь филлеров. А у безработного, у которого белые голуби воркуют, целуются на насесте — их нет…

Но вот через глазок в воротах она замечает молодого человека в плаще. Похоже, он одних лет с Винце, на нем длинный, до пят, плащ, в который он запахнулся, словно актер. Подобно тому, как плащ ниспадает ему до пят, вьющиеся волосы ниспадают ему на плечи, и волосы эти расчесывает ветер. И галстук его тоже повязан небрежным бродячим ветерком. На диво всей улице, является он с гор и блуждает по берегу реки. Мельком, гордо и безмолвно смотрит он сверху вниз на людей, подобных Майзику и его домашним.

Смотрит Агата на это нервное лицо, волосы, да неужто и такой женщиной рожден? Представить себе невозможно, что за мысли вертятся у него в голове.

Э-э, вон заговорил с одной дамой, она тоже ему под стать — расхлябанная. «Идите-ка сюда, отец, сын, идите, вон стоит тот, в плаще, послушаем-ка, наконец, о чем он толкует».

И всей семьей, по очереди приникая к глазку, смотрят они на того, что в плаще, слушают. Не знают они, чей он сын, чем живет, чем занимается. Ладно, молчите, сейчас все станет ясно.

— Хе-хе, — говорит тот, в плаще, — вы думаете, Адель, мир для меня что-нибудь значит? Великие люди всегда сторонились толпы. Иду я на днях, изволите видеть, погруженный в себя, влачусь по улицам, и ветер задувает мне под плащ… А я все размышляю о чем-то, честно говоря, уж не помню о чем, но о чем-то этаком, особенном, эфирном… И вот однажды, помню, поднимаю глаза и вижу табличку с надписью: «Лунная улица»… Останавливаюсь как вкопанный и, сознавая всю странность моей жизни, шепчу про себя: Лунная улица… Лунная улица… О! Это ведь твой край, ты здешний, так ответила тебе судьба этой внезапно возникшей табличкой с названием улицы в то время, когда живая мысль не пробивалась сквозь твои причудливые, безымянные чувства… Лунная улица! Можно ступить на тебя и идти, идти по тебе до конца, бесконечно!

Майзик безудержно захохотал. Хотя он и прикрыл рот своей большущей лапой, все равно было слышно его «ха-ха-ха». Жена и сын его отпрянули от глазка, а тот, в плаще, громко сказал:

— Какая-то скотина ржет тут за воротами… прошу вас, Адель, пройдемте дальше, если хотим пофилософствовать.

Майзик с женой и сыном прошли на кухню. Там старик со спокойной совестью снова захохотал. Так вот они какие, все прочие люди? Лунная улица! Лунная улица! Он что, идиот? Из-за этих слов ведет себя так, словно бог один знает, кто он и что он такое.

— Лунная улица! Лунная улица!

Чего только не говорят на улице об этом молодом человеке! Мысль о нем давно уж сверлит мозг, не дает никому покоя: кем бы он мог быть, что поделывает, чем занимается: нате вам, Лунной улицей. Уж конечно, он говорит о чем-то подобном, когда прогуливается взад-вперед по улице Багой с другим таким же в плаще! Прогуляется раз, другой и, глядишь, взаправду на луну улетит.

Обед.

— Ну, дай маленько супу «Лунная улица».

— Дам, сейчас, — отвечает Агата.

— А ты когда пойдешь на Лунную улицу? — спрашивает у сына отец.

— Ужо как-нибудь схожу, — отвечает Винце.

— Подумать только — говорить такое, — добавляет Майзик.

Они едят.

— Ну как, — спрашивает Агата, — можно есть? Я не положила в суп сельдерея. Обойдется?

— Как на Лунной улице, — тычет пальцем Майзик в сторону окна.

Вечер. Над улицей Багой сияет луна. Словно бальзам на рану, льется ее дивный свет на дома. Она как волшебное золотое зеркало, чтобы могли смотреться в него безумцы, те, что в плащах. Словно две лилейные руки благоговейно вытянулись в вышину, поддерживая ее. Смотрит луна на спящую семью Майзика: три сопящих мясных кляксы в кровати. Они задаром слушали музыку… Яиц набралось всего четырнадцать штук… С хохлаткой что-то неладно, не любит ее больше петух… Надо бы Агате поговорить с петухом Янчи, чтобы он вновь полюбил хохлатку, ведь это семь филлеров в день… Но петух лишь закукарекает на Агату и клюнет ее в грудь… Господин Майзик тайком даст три пенгё одной маленькой женщине, которая ласково скажет ему: «Папашка…» Сын стукнет кулаком по столу и грохнет как из пушки: «Сегодня воскресенье!» На нем, как у всех, короткие брюки, палка в руке, рюкзак за плечами, он уйдёт в густой лес… Если б они хоть видели это во сне, но они не видят никаких снов. К чему? Человек укладывается в постель для того, чтобы спокойно поспать.

1933

Перевод В. Смирнова.

ИЮЛЬСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ