Новеллы

Дальше действительно все пошло как по маслу. Собеседник задавал мне вопросы, а я демонстрировал свои знания и опыт, причем не укоренившимся за последнее время тоном просителя, а в духе прежнего Баллы. При первых же словах я почувствовал: управляющему импонирует все, что я говорю. При этом чувство у меня было такое, будто на мне прежний мой костюм… я даже позволил себе присесть у стола, и мы увлеклись беседой на волнующие нас обоих темы. Он упомянул кое-какие неполадки в бухгалтерских делах фирмы, недочеты, которые не укрылись от его глаз… Я мгновенно уловил суть проблемы, и мой ответ удовлетворил его. Вот-вот должна была зайти речь о будущем жалованье, и я понял, что на сей раз мне удастся проявить большую взыскательность и показать, что я, мол, тоже не лыком шит и не все условия приму… Я видел, что здесь не поскупятся на лишнюю сотню, был бы работник стоящий, и где-то в глубине души уже рисовал себе картину, как дома я небрежным тоном бросаю жене: — Шестьсот пенгё в месяц да плюс премиальные за составление баланса…

Рука седовласого господина коснулась коричневой шкатулки для сигар; он уже приподнял крышку, чтобы предложить мне закурить, и я почувствовал себя на седьмом небе. Раскурим сигары и вовсе разговоримся по душам; дойдет дело до воспоминаний, окажется, что у нас масса общих знакомых, и вот, когда мы окончательно сблизимся в задушевной беседе, управляющий звонком вызовет к себе секретаршу и продиктует ей приказ о моем назначении.

— Простите, господин Балла, последний вопрос, — он поднял на меня взгляд, — сколько вам лет?

— Пятьдесят, — ответил я, глядя на сигару, которой в следующий момент надлежало очутиться у меня во рту.

И тут он отпустил крышку; шкатулка со стуком захлопнулась, а управляющий чуть отодвинулся назад, словно отстраняясь от меня.

— Какая жалость, ведь вы нам по всем статьям подходите!.. Однако я не имею права использовать вас.

Я во все глаза смотрел на него. А его взгляд уже ушел куда-то в сторону, словно важному господину было жаль затраченного на меня времени и мысли его поглощены были очередной заботой, — типичнейшая черта деловых людей…

Но я-то именно сегодня не ощущал бремени своих пятидесяти лет. Я уверен был, что в течение двух дней способен стать прежним Баллой, которому любая работа по плечу, способен навести порядок и держать в ажуре любые бухгалтерские дела. «Пятьдесят лет! — Я даже рассердился. — Да разве это возраст?»

— Прошу прощения, господин управляющий, — вымолвил я, — а сколько лет вам?

— Пятьдесят восемь, — ответил он.

— И кто посмеет сказать, что вы ни к чему не пригодны? Пятьдесят лет — какая чепуха! Да мы с любым из молодых можем соперничать! Извольте испытать: поручите одно и то же дело мне и молодому бухгалтеру! Извольте проверить, и вы сами увидите!..

Я говорил и говорил — отчаявшимся, упавшим голосом. Вот он снова, твой просительный тон, подумал я и вдруг поймал себя на том, что соглашаюсь гнуть спину даже за сто пятьдесят пенгё, что набиваюсь чуть ли не в рассыльные… И лишь потом, очутившись на улице, я сообразил, почему управляющий подталкивал меня к двери медленными, плавными взмахами рук, словно открещивался от меня. Я был для него кошмарным призраком: мне-то — пятьдесят, а он восемью годами старше… Он обязан был прогнать меня, потому что мне пятьдесят лет, но при этом невольно думал: а что если бы он сам вот так же стоял здесь просителем и человек, от которого зависела бы его судьба, расспрашивал бы его, кто он и что, а под конец, когда дело казалось улаженным, поинтересовался бы, сколько ему лет, и он с дрожью в сердце признался бы — «шестьдесят»… или: «шестьдесят пять»…

Я уже взялся было за ручку двери, когда он остановил меня:

— Погодите-ка, господин Балла, — и запустил руку в шкатулку с сигарами. Он угостил меня не одной сигарой, а шестью, чтобы хватило впрок. Выдал мне целых шесть сигар на все оставшиеся годы жизни.

Прими управляющий меня на работу, он ограничился бы лишь одной. Ведь с послезавтрашнего дня у меня было бы все: жизнь, надежды, кредит, — я мог бы приобрести себе сигары, одежду, хлеб, масло, счастье. А вместо всего этого — в кармане у меня шесть сигар, и я тащусь домой.

Что бишь я сказал напоследок?

— Выходит, если тебе стукнуло пятьдесят, так и умирать пора?

— Нет, что вы! — возразил он. — Но, к сожалению… — остальные слова застряли у него в горле.

Зачем только повстречался мне этот маклер! До тот минуты я хоть и бродил бесцельно, зато не терял надежды. Мне и в голову не приходило, что на мне роковой ярлык: пятьдесят! Человек пятидесяти лет, а не тридцати- или сорокалетний. Пятидесятилетний старик, перед которым захлопнулись врата жизни.

А дома меня тоже подкарауливал сюрприз. У нашего подъезда висит табличка с надписью:

„Разносчикам и нищим вход воспрещен.

Прислуге разрешается пользоваться только черным ходом“.

И пятидесятилетним, приговоренным к смерти, тоже, до того явственно произносит во мне чей-то голос, что я подчиняюсь ему и направляю свои стопы к черному ходу.