Новеллы

Кошки разбегаются передо мной в разные стороны, а я медленно взбираюсь по лестнице: сердце мое с трудом переносит подъемы, ведь мне пятьдесят лет.

1934

Перевод Т. Воронкиной.

СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ХЮВЁШВЁЛДЬ [8]

Дул самый обычный ветер, — из простых, в крестьянской одежде и нахлобученной на лоб косматой шапке, распространяя повсюду густой запах полей. «Смеркается», — говорили люди. В такую пору ласточки круто взмывают ввысь, пропадают из виду, чтобы вскорости вернуться обратно со звездочкой в клюве. И тогда наступает осиянный небесным светом вечер.

Мишка Барланги с полудня был женатым человеком. Он вел под руку свою благоверную — Марию Случак, а та без устали смеялась. Молодожены шли в сопровождении троих подвыпивших гостей. Один из них — часовых дел мастер, которого добрый папаша в свое время пристроил к горбатому часовщику со словами: «Парень-то, вишь, у меня одноногий, вот я и подумал, что в вашем ремесле аккурат сгодится…» В свадебном шествии принимал участие и Груняк, некогда мясник и колбасник, ну и наконец тетушка Панни, красноносая прачка, известная на всю округу.

Свадебные гости все до единого были обитателями ночлежки — вросшей в землю хибары в Обуде, — деля приют с возчиками, сапожниками и рабочими ситцевой фабрики. Оттого и зашла речь о том, не провести ли молодоженам брачную ночь там, на какой-либо из пустующих коек.

Однако Мишке Барланги такая мысль пришлась не по нутру.

— Бывало, в холостяцкую пору, — высказался он, — да по такой хорошей погоде я своих цыпочек завсегда выводил в горы.

Тетушка Панни тоже призналась, что и она средь лета предпочитала мягкую траву, а хромой часовщик не удержался от вздоха:

— Эх, растудыть твою в качель!.. Ведь вздумай какая бабенка со мной в траве покувыркаться, так ей, сердечной, пришлось бы на закорках меня тащить.

— Вот что, Панника, — предложил бывший колбасник, — раз такое дело, мы тоже подымемся вместе с молодыми. Им уступим местечко под кустом шиповника, а сами под боярышником пристроимся.

— По правде говоря, — сказал Мишка Барланги, — я мог бы отвести Маришку и к нам домой. Кровать там широкая и вся белым застлана… Но тогда придется дома объяснять, что да как, да почему… Нет уж, дудки!..

Молодая женщина брела, склонив усталую головку к плечу мужа. Лицо ее было бледно, от выпитого вина Маришка едва на ногах держалась… Больше всего ей хотелось лечь и тихонько уснуть. Но тут внимание ее привлекли слова.

— Знавал я в Вене одного приятеля, — рассказывал часовщик, — такого же голодранца, как и вы оба. Большой был дока по слесарной части, из-за этого даже в отсидке побывал однажды… Так вот вскрыл он, значит, шикарную мебельную лавку, а там в витрине кровать была выставлена, вся разубранная да изукрашенная. Сделал на ней мой приятель свое дело, жена его под утро опять застелила все чин чином, витрину закрыли, лавку заперли и ушли подобру-поздорову. Хозяевам, поди, и по сей день невдомек…

Маришка прижалась к мужу: ноги ее точно налились свинцом, башмаки стали непомерно тяжелые и впивались в ноги. Скинуть бы их и пойти босиком!

— Говорю вам: лучше кустов ничего не придумаешь, — настаивал на своем бывший мясник.

Кусты с поникшими главами замерли в безмолвных горах. Пути туда были отверзты. Бестолковые ночные бабочки, приняв звезды за огоньки фонарей, готовы были устремиться к их свету. А вот проглянули и сказочные гномы: мириады светлячков припорошили их серебряные бороды зеленоватой светящейся пыльцой. Головки горицвета белели во тьме подобно святым духам.

Ночь, как изголодавшийся пес, жадно подкарауливала звуки.

Мишка Барланги призадумался всерьез.

— Ежели разобраться, то я почитай везде побывал, — сообщил он честной компании. — На горе Хармашхатар был, на горе Кишцелл — тоже, и в сторону Хидегкута забредал не раз. Но как я есть теперь человек женатый, то и место мне другое надобно… А что, тетушка Панни, доводилось вам бывать в Хювёшвёлде? — обратился он к прачке.

Панника покачала головой: нет, она отродясь там не бывала. Ни она, ни часовщик; даже видавший виды колбасник в Хювёшвёлде ни разу не был. Не так-то уж это и близко отсюда, а они, трое, в сущности и не выходили за пределы своего убогого квартала, слоняясь по его тротуарам — то на трезвую голову, то в подпитии.

— Хювёшвёлдь! — произнес часовщик. — Вот это да! Ведь там санатории находятся, — и он причмокнул, словно на язык ему каким-то чудом попала вкуснейшая абрикосовая палинка.

— Хювёшвёлдь! — подхватил колбасник. — Когда-то я собирался стать там официантом.