Новеллы

Затем он умер. Покой его стерегли лишь звезды да кое-какие птицы. Должно быть, душа его уже покинула землю, когда сюда забрели бездомные скитальцы ночи. Первой оказалась бродячая собака: замызганная, вся в грязи, она не сводила горящих глаз с размокших кренделей на скамейке; робко, затравленно взяла она с лотка один крендель, затем, вскинув преданный взгляд на рыжего висельника, убежала прочь и исчезла в ночи. Прошел слепец с гармоникой на шее, прошел мимо накрытого стола, хотя и был голоден. Зато через какое-то время забрел сюда бледный, долговязый парень; этот до отказа набил свои большущие карманы размокшими кренделями. Затем, осенив мертвеца крестом, на цыпочках — словно тот, кого не стало, всего лишь уснул — растворился в густой мгле.

Немало бездомных странников бродит в ночи. К утру кренделей не осталось: трепещущие пальцы, дрожащие руки, воровские ладони растащили все до единого, справив поминки. И тогда — как с усталой свечи последняя капля — упал на землю мертвый разносчик.

1935

Перевод Т. Воронкиной.

Б

…Северо-восточный ветер метет снег, словно в открытом окне полощет белую занавеску. Исидор, чиновник окружной управы, обеими руками натягивает на уши шапку, едва удерживая портфель под мышкой. Вот так, чуть ли не по воздуху, он добирается наконец до корчмы, которая со звоном колокольчика распахивает двери перед заблудшим невинным агнцем. Исидор знает заведения и получше; здешние стулья повидали на своем веку не одну битву и уже сплошь стали калеками; в столах буравят свои потайные ходы жучки-древоненавистники, и стоит облокотиться, как дерево крошится, а то и целиком вываливается годовое кольцо. Но всего неприятнее Исидору здешние завсегдатаи: сплошь дегтярники, грязные, черномазые, украшенные бородами, словно лианами. Вши, клопы и прусаки, попрыгуньи блохи густо заселяют чащобы их волос и изрешеченные временем лохмотья. Заметив Исидора, они разом мрачнеют.

— Вот скотина, — слышит он, — вечно таскается со своими бумажонками!

Сказавший это, — некогда извозчик, в девятнадцатом году боец красной гвардии, а ныне отец шести незаконных детей от трех разных женщин… — рослый, кряжистый мужчина, он походит на столб ворот того поселка, что виден из левого окна корчмы. Поселок этот состоит из брошенных деревянных домишек, что сгрудились вокруг прогоревшей, разрушенной печи для обжига извести. Домишки эти — ни дать ни взять холерные бараки в разгар эпидемии.

Летом в них жарко, зимой холодно. Единственное их достоинство в том, что в холода или когда кто богу душу отдает из них можно запросто выдрать пару досок и, прежде чем уйти в лучший мир, посмотреть на огонь и погреть напоследок холодеющие руки. Достоинство бараков еще и в том, что здешний житель может не стесняясь назвать себя нищим.

Исидор, чиновник управы, пришел сюда с постановлением инженерной службы, обязывающим обитателей поселка освободить строения в двухнедельный срок; подобные постановления принимаются по три раза в год и каждый раз обитатели поселка — венгры, цыгане, словаки, католики, мусульмане и евреи — саранчой снимаются с места и с рокотом, с устрашающим гулом валом валят к управе. Это величественное, живописное зрелище, по обе стороны шагают вразвалку полицейские, в сапожищах, сверкая саблями и револьверами у пояса. Под их почетным эскортом орут и плачут грудные младенцы, клянут жизнь и бога и черта женщины, беременные молодки и окривевшие мужики, слепые солдаты-инвалиды, грозящие кому-то своими белыми палками, расплывшиеся, грузные прожигатели жизни, сплошь исполосованные шрамами в кабачных драках. Они идут, гомоня и плача, и шумно вливаются в коридоры управы. Почтенные граждане в подобные минуты пятятся, жмутся к стенам и смотрят на эту нечисть со смешанным чувством жалости и отвращения. Чиновники с непроницаемыми лицами выглядывают из окон и требуют тишины, им, мол, мешают закончить опись чьего-то имущества… Глава управы, маленький, плотный, краснолицый господин, — охотник до ухи и сигар. Любит он и понаблюдать за карточной игрой, а после четырех кружек пива хохочет без удержу. Человек он добрый, набожный, близко к сердцу принимает все, что делается в его округе, и вот теперь, как последнее средство, пускает в ход градостроительные доводы: через поселок пройдет новая дорога, выходит, хибары надо снести в двухнедельный срок… Он покидает свой кабинет — народа тьма, все не вместятся — и, встав перед плотной черной толпой, произносит:

— Тихо.

На беду, прямо под носом у него стоит шелудивая девка, вся в струпьях, даже левый глаз покрыт лиловой коростой… Господин управляющий, однако, берет себя в руки: вот ведь тоже человек, думает он, и еще несколько мгновений искоса рассматривает уродину, а затем обращается к толпе. Он слышит, как из уст в уста передается:

— Не слыхал, что ли, тихо… заткнись, тебе говорю… не лайся… цыц…

Управляющий:

— Итак, слушайте: вам надлежит покинуть строения…