Новеллы и повести

Поэтому Михалинке нет пути назад. Отчий дом закрыт для нее навсегда. В доме этом жила она, не зная нужды, которую близко теперь познала. Снимает угол, питается всухомятку, одевается как попало, хотя еще молода и привлекательна. У нее нет никакого имущества и не будет никогда. Она вся живет Делом, то есть переправляет нелегальную литературу, собирает у знакомых одежду для политических заключенных, делает огромные концы по городу только для того, чтобы застать дома гражданина, сочувствующего социализму, и записать на счет партии пожертвованные пятьдесят копеек. Ее посылают первой в опасное место проверить, не стоят ли там шпики и не устроена ли засада, чтобы не подвергать опасности товарищей, занятых более ответственной работой. Она блуждает порой часами в узких улочках предместья, ищет по не очень точному адресу дом — и бывает, что ее выталкивают за двери, как подозрительную особу, а она вынуждена быстро что-нибудь сочинить, как-то выкрутиться — и бежит дальше с тяжелым грузом литературы. Она поздним вечером пробирается по темным, пустынным улицам, усталая и расстроенная тем, что не все сегодня удалось сделать, и к ней пристают старые и молодые донжуаны. Ей со скандалом отказывает от квартиры какое-нибудь почтенное семейство, потому что она ведет странный образ жизни, поздно возвращается домой, принимает у себя мужчин и еще за многое, чего не надлежит делать девушке, которую «пустили в семью».

Из таких вот эпизодов складывается у Михалинки жизнь. Я понимаю ее и очень уважаю. Марта тоже ценит ее работу. А я ценю как человека. Легче всего говорить, что девушка мало развита и подходит только для роли посыльной. Некоторые даже постоянную готовность Михалинки выполнять незаметную, изнуряющую работу объясняют тем, что она просто неспособна на большее. И когда другие девушки отказываются — дескать, это чрезмерно тяжело и трудно, — тогда говорят: Михалинка пойдет, Михалинка это сделает.

В этой тихой девушке есть твердость и сила. Под маской покорности кроется существо, гордое своей причастностью к великой идее, которая сейчас только дает ростки, но которой суждено овладеть всем миром. И ради этой идеи стоит пренебречь разными житейскими благами и посвятить ей целиком всю жизнь. Я никогда не говорю с Михалинкой на эту тему, ибо не в моих правилах бесцеремонно лезть в чужую душу. Именно скромные люди особенно ранимы и упрямо избегают говорить о том, что касается лично их. Такая Михалинка никогда не пожалуется, и за это ее называют иногда глупой; но, кто знает, если бы у нас разумно распределяли работу, если бы серьезней думали над том, кому что поручать, то возможно, что и Михалинка, и другие подобные ей вполне подошли бы для более ответственной работы. Но никто пока еще не задавался вопросом о ее способностях. Она сама виновата, что начала с посыльной, никогда не стремилась сделать что-нибудь большее. Трудно выдвигать ее, мало оснований. Наверно, на этой роли и останется Михалинка.

Наша жизнь так устроена, что талант и способности часто пропадают даром, не находят применения. Ибо ограничена еще сфера нашей деятельности. Ежедневно, буквально на каждом шагу, встречаются курьезные случаи, как если бы на ваших глазах кто-то забивал гвозди золотыми часами. Такие уж времена.

Наверно, когда-нибудь будет иначе. Но сколько людей не раскроют своих возможностей, сколько пропадет талантов! Никто не сможет подсчитать, как дорого обошлось человечеству начало борьбы за новую жизнь.

Март 1895 года

История эта очень обыкновенная.

Был товарищ, которого называли Волком. Он уцелел после разгрома «Пролетариата», и за те годы, когда жил на нелегальном положении в Польше, а потом за границей, старался раздуть заново революционное пламя. Скитался один, терпел, голод и холод, разыскивал былых соратников, агитировал их, насильно втягивал в работу, собирал деньги, где только удавалось, переправлял из-за границы нелегальную литературу и верил твердо, что сумеет в конце концов одолеть все трудности и все наладить.

Но Волка взяли на границе и, припомнив все старые и новые прегрешения, упрятали за решетку. На воле у него осталась жена с маленьким сыном, конечно, без всяких средств к существованию. Волк находился какое-то время под следствием в Десятом корпусе, а потом был отправлен на пять лет в Кресты. Там он клеил картонные коробки и много размышлял, сошел с ума и теперь находится в петербургской больнице святого Николая среди других, скорбных главой. На выздоровление его надежды нет. Жена с трудом сводила концы с концами: ей, учительнице, пришлось и белье чужое стирать, и шить, и цветы искусственные делать. Но все равно они жили впроголодь. Поскольку всему имеется предел, то настал час, когда она уже оказалась не в состоянии ни стирать, ни цветы делать, ни шить, ни страдать при мысли о муже и будущем сына, ни плакать, ни жить. Умерла.