Новеллы и повести

Борец должен быть мужественным. Для борца не существует личных привязанностей, стремления к собственному счастью, к любви и другим подобным вещам, которые свойственны обыкновенным людям. Наша жизнь и Дело требуют этого неукоснительно. Но разве каждый человек, состоящий в социалистической партии, которая действует в подполье, обязан быть по долгу службы совершенно бесчувственным? Правда, к нам приходят не первые встречные, а сильные люди, но все равно мы остаемся только людьми. Железных характеров вообще на свете очень мало. У нас я знаю только одного — Конрада. Когда еще существовал «Пролетариат», таких было больше. В начале движения, в самую важную и самую трудную минуту, когда закладывался основной фундамент, вокруг Дела сплотилась группа действительно могучих людей. Почему так произошло? Случай? Судьба? Логика истории? Не знаю, но так было. Остались традиции и память о них, однако современное поколение не унаследовало наши добродетели. Традиция обязывает — и по обязанности мы стараемся следовать великим примерам. Каждый пытается делать это как можно лучше, но в итоге у нас создана монастырская атмосфера и мы умерщвляем себя с большим или меньшим успехом, однако, не без некоторого принуждения. У нас укоренился обычай не придавать значения чувствам; в действительности это приводит только к тому, что люди скрывают друг от друга волнения, тревоги и заботы, а отношения между ними становятся слишком официальными.

Все наши люди очень замкнутые, никто друг о друге ничего не знает. У каждого есть какие-то свои собственные личные дела, о чем окружающие не имеют представления. Многие даже не знают, кого как зовут по-настоящему, откуда он родом, есть ли у него отец, мать, братья и сестры, жена или дети. Люди работают вместе по нескольку лет и ни один не знает о другом, кто он по профессии, по происхождению, не знает о его судьбе до вступления в партию, о том, что привело его в партию. Откуда же взяться настоящей дружбе? Недостаток времени и вечный круговорот конспиративной жизни способствуют тому, что люди знакомятся друг с другом случайно и не дорожат знакомством, которое в любой момент может и совсем прекратиться.

Люди становятся друзьями только после тюрем, ссылок, в эмиграции — там, где нет «работы» и конспирации, необходимой, но подрывающей, увы, основы нормального человеческого существования.

Февраль 1895 года

Я был на вечере. В зале танцевало около сорока пар — и все наши. Приятно было посмотреть. Я никогда в жизни не видал столько социалистов сразу; просто сердце радовалось.

Полицейскими законами вечера разрешены, поэтому мы ими пользуемся для проведения пропагандистской работы. Собственно говоря, устраиваются, в основном, танцы, но здесь важно еще и то, что наши люди, разъединенные конспиративными кружками и группками, могут время от времени встречаться и хотя бы видеть, что их в Варшаве много. На том вечере мы читали стихи, и пели потихоньку, и собирали деньги для заключенных.

На вечере присутствовало несколько товарищей из интеллигентов. Они выделялись из рабочей толпы не только манерами, но и тем, что были намного хуже одеты, чем обыкновенные рабочие. Самым обтрепанным выглядел Леонек, который, вдобавок, был распорядителем танцев и, как мне кажется, пользовался успехом у дам. У него было здесь больше всего знакомых и кажется он один чувствовал себя как дома. Остальные держались официально, будто выполняли служебный долг. У меня создалось впечатление, что и рабочие немного смущались присутствием своих учителей. Я заметил, что все очень любят товарища Михалину. Ее приглашали нарасхват и несколько человек постоянно ждали своей очереди. Она разрумянилась, и было видно, что ей чрезвычайно весело. При этом она очень гордилась, что ее приглашают рабочие.

Для нашей маленькой Михалинки рабочий — высшее существо, которому следует все отдавать и все прощать. Для нее социализм — это культ рабочего, и если Михалинка говорит: рабочие хотят того-то и того, рабочие думают, что… то вопрос для нее решен. Она страдает, когда партия руководствуется какими-то иными соображениями. Но партия — тоже сила, и, вероятно, высшая для Михалинки. Поэтому она подчиняется, всегда подчиняется, послушная Михалинка, но в глубине души слепо держит сторону братьев-рабочих. И никакие разочарования не излечат ее от этого наивного преклонения, за которое, впрочем, можно действительно полюбить ее, — так у нее получается это просто, искренне и прекрасно.

Рабочие это чувствуют и тянутся к ней. Может быть, из всей партии у нее одной, да еще у Леонека, есть в рабочих кругах настоящие друзья и знакомые. Это очень трудный вопрос для партийной интеллигенции. Я стремился сблизиться с рабочими и не мог, отношения оставались всегда натянутыми, причем обоюдно.

Февраль 1895 года