Новенький

Вопрос из тех, которые Осею часто задают. Белых людей волнует уход за волосами. А еще спрашивают — загорают ли чернокожие, могут ли сгореть на солнце? Правда ли, что черные хорошие спортсмены и почему так? Правда ли, что они лучше танцуют? Правда ли, что у них лучше развито чувство ритма? Почему у них не бывает морщин? Пока мама не заставила его подстричься и он ходил с афро, девочки, стоявшие в строю позади него, иногда дотрагивались из любопытства до его волос, а потом вытирали ладонь о юбку. Он не мог обернуться и ответить им тем же, они бы завизжали, и он заработал бы неприятности. А ему очень хотелось потрогать их волосы — светлые, гладкие, шелковистые волосы, которые были для него такой же диковиной, как для них его курчавая шевелюра. Ему удалось слегка коснуться волос Пэм до того, как он порвал с ней, но по-настоящему он потрогал волосы белокожей девочки только сегодня на перемене, когда гладил по голове Ди. Но и тогда он не получил полного впечатления, потому что ее волосы были собраны в косы. Когда она вернется после обеда, он попросит ее расплести косы и распустить волосы, чтобы он мог перебирать их между пальцами.

— Эй, ты слышал меня?

— Что? Ах, да. — Осей углубился в мысли о волосах Ди и не сразу ответил на вопрос Дункана. — Просто пользуюсь шампунем, в котором есть кокосовое масло, вот и все.

— Масло. — Дункан наморщил нос. — А разве они от этого не становятся жирными?

— Вовсе нет.

Своим видом Дункан выразил сомнение. Осей встал из-за стола, лучше выйти на простор двора, чем оставаться здесь, как в ловушке, и пытаться разъяснить белому мальчику особенности ухода за африканскими волосами.

На секунду он подумал — надо рассказать об этом Сиси, и они посмеются над тем, что один и тот же вопрос про волосы задают, будь ты хоть в Лондоне, хоть в Риме, хоть в Вашингтоне. Но потом он вспомнил: Сиси не встретит его дома, он не сможет с ней поболтать.

Сиси пришла в отчаяние, когда узнала о переводе отца в Вашингтон, и уговорила родителей оставить ее у друзей в Нью-Йорке до конца учебного года. Сиси с большим умом подбиралась к своей цели: она не стала сразу просить родителей оставить ее в Нью-Йорке еще на два года, чтобы окончить там полную среднюю школу. Осей знал, что ее план именно таков, не зря он, затаив дыхание, чтобы избежать разоблачения, подслушивал по параллельному телефону ее разговоры с друзьями. «Черное прекрасно», этой фразой с ударением на последнем слове она заканчивала каждый разговор.

Сиси просила так убедительно, что родители согласились оставить ее в семье друзей в Нью-Йорке до конца учебного года, а сами переехали в Вашингтон. Осей хотел рассказать родителям все, что узнал о ее планах, но решил сначала поговорить с ней. Однажды вечером, перед самым отъездом, он пришел в ее комнату, сел на краешек кровати и смотрел, как Сиси за туалетным столиком повязывает на голову шарф и смазывает лицо и руки кокосовым маслом. Он пришел с намерением уговорить ее все же перебраться в Вашингтон. «Ты и там найдешь себе друзей среди людей, которые носят африканские имена и африканскую одежду и рассуждают об освобождении чернокожих», — собирался он сказать ей. Про себя же он думал: «Не оставляй меня одного с родителями. А если мне с кем-нибудь потребуется поговорить? Неужели я значу для тебя меньше, чем пан-африканизм или «Власть черным»?» Он уже совсем был готов заговорить — даже рот открыл, — но Сиси вдруг взглянула на него и сказала: «Ты чего, малыш? Пришел за игрушкой, что ли? Можешь забирать хоть все», — она махнула рукой в сторону полки, битком набитой куклами и настольными играми.

«Нет, ничего», — пробормотал он и вышел, не обращая внимания на ее оклик: «Погоди, Осей. В чем дело-то?» Когда дверь ее спальни захлопнулась, он крикнул: «Пошла ты» — и включил радио. Легче было разозлиться на нее из-за этого ее высокомерия, чем признаться ей в своих подлинных мыслях. Теперь он жалел, что не открыл дверь и ничего не сказал родителям о том, что она задумала.

В Колумбии он жутко скучал по ней, хоть она и заделалась такой революционеркой в последнее время, и теперь, когда она превратилась в невидимую точку на другом конце телефонного провода, его тоска стала особенно острой. Накануне вечером, перед его первым днем в новой школе, они поговорили по телефону, но она не сказала ничего вразумительного и снова назвала его «малыш». «Я вырасту, буду еще повыше тебя», — прервал он ее. Она проигнорировала его слова и стала задавать дурацкие вопросы про новую квартиру. Он обратил внимание на то, что она не поинтересовалась своей спальней. Можно не сомневаться, что больше он не сможет обсуждать с ней свою жизнь в новой школе — все, что другие ребята сделали и сказали, эти каждодневные мелочи, которые постоянно напоминают ему, что он не такой, как все, и складываются в растущее чувство отчуждения.