Новик

Все ведь рассказал… все… лишь бы отпустили. Испугался. Как есть испугался. Только чего он так раскис понять не мог. Может быть на него так подействовали вооруженные люди в доспехах, что стояли у него над душой. А может и сам десятник с его смеющимся взглядом. Таким, будто бы он и так все знает. А может и общая атмосфера. Он ведь все эти дни перед беседой накручивал себя. Думал, что его возьмут. Что его скрутят. Что его повезут куда-то далеко и начнут пытать, выведывая правду. Спать толком не мог, а все думал о том. И вот, когда к нему подошли люди царя, поплыл.

Все получилось, как в той кинозарисовке из «Не может быть» Леонида Гайдая, когда завмага Г.И. Горбушкину пригласили к следователю. Только тот следователь и спрашивал не то, и выпытывал не о том. А тут, конечно, не следователь в полный рост, но вопросы Агафону десятник задавал правильные. Видно, не в первый раз подобными делишками занимался. Знал, что спрашивать. И к самой главной рыбке подбирался через мальков, ее окружающих. А потому в общем и так уже все знал.

От осознания чего Агафону было страшно… обидно… глупо.

Еще и этот священник пришел. А про него он тоже рассказал. Гаже на душе было еще и от того, что Агафон был уверен — Афанасий про него тоже все рассказал. И о их уговоре. Поэтому там, в той коморке, испуганный купец вещал, боясь замолчать. Рассказывал… рассказывал… рассказывал…

Его отпустили.

Он вышел с подворья воеводы и минут пять не мог понять, что происходит. Почему он тут, а не там. А потом на него накатила ТАКАЯ тоска и обида, что и не пересказать. Ведь сам же, своим языком свою надежду под корень срубил.

Афанасий помолчал, внимательно на него посмотрел и спросил:

— Что с тобой?

— Все хорошо.

— Сам не свой же.

— А то ты свой! Что в Туле творится?! Честных купцов как татей каких на причале под белы ручки принимают. Дворян поместных терзают. Мало им старшин мироедов, так еще эти, пришлые стараются? Чего им всем надо?!

— Тебя ограбили что ли? Сильно?

— Тревожно мне что-то… ой тревожно…

— А кому сейчас не тревожно? — мрачно фыркнул священник.

— Ты им что о делах наших сказал?

— Я? Ничего. А ты?

— И я не сказал, — также беззастенчиво соврал Агафон.

И Афанасий это понял, отчего нервно дернул подбородком и побледнел. Как понял? А черт его знает. Просто понял — врет. Ровно, как и он сам.

— И чего теперь делать станем? Царь ведь по головке нас не погладит? — после небольшой паузы спросил купец.

— То дела Тулы, а не царя, — возразил священник.

И они оба покивали, прекрасно понимая, насколько эти слова не соответствуют действительности. После чего тихо сели рядом на скамейку. Молча.

Что делать дальше они не понимали.

Священник, несмотря на то, что держался корпоративных интересов, был туляком и мечтал о том, как расцветет его город. Прежде всего по его ведомству. И он видел в Андрее надежду на это благополучие. Он чувствовал, что с него можно взять еще. И лучше будет брать осторожнее да вкладывать в дела города, а не сплавлять все наверх. Ибо в митрополите и его подходе он разочаровался. Грубо как-то, топорно и без учета интересов на местах. Оно-то и понятно — митрополиту то вся эта возня в Туле была до малины, из-за чего он решал вопросы на своем уровне и своем масштабе. Но Афанасию от этого теплее на душе не становилось.

Купец, также видел в Андрее источник своих доходов и своего будущего. Ведь если он разбогатеет, то и на Москве начнет торг вести. А может даже и в Новгороде, куда сейчас его рылом не сунуться. Мелкая сошка. И как тут не переживать? Такие перспективы! Светильное масло довольно дешевое, да еще вон в каких объемах! Полбочки! Откуда он его только и взял столько? А сахар, о котором Андрей сказывал? Ценный товар. Конечно, не на вес золота как краска, но весьма близок к нему. Краска, хотя, с ней слишком много непонятного. Будет ли она, не будет… один черт разберет. И он чувствовал — это не конец. До того мрачного разговора так чувствовал. А сейчас? Только пустота и растерянность.

— Они ведь всех опрашивали, — после долгого молчаливого сидения произнес отец Афанасий. — Всех. И писарь все писал… писал… писал…

— И что он там написал?

— А пес его знает? Молчит как рыба. Ведаю только, что много листов извел. Дьячок воеводы жаловался на это разорение.

— А что воевода?

— А что ему? Он тут человек новый. К нему никаких вопросов не было у московских гостей.

— Так в стороне и остался?

— Как остался? Нет. Что ты? Он подсуетился. Ой как подсуетился… — произнес священник и завис, погрузившись в свои мысли.

— А как подсуетился то?

— Челобитную царю от городового полка написал. Что де старый воевода хищениями занимался, помещиков в разорение вводил, сироту обидел и так далее. Но главное — руку совал в цареву казну и по его вине посад городской особый урон понес. Полк то при нем оказался не способен сражаться из-за разорения и ничтожества. Поэтому не дал времени посадским имущество в кремль перетащить. От передовых татарских разъездов не уберег.

— Голову ему за это снимут?