Новизна хуже старины (СИ)

За такие слова я был готов ему врезать. Вот тебе и скромный застенчивый студент… Говорит так, как будто он бессердечная и циничная мразь! Я когда-то думал, может, его скромность была напускной, чем-то вроде маски? Так оно и оказалось… Я бы и рад оставить его сидеть в тюрьме всю оставшуюся жизнь, но я не такой человек. Не могу так поступить. Смолин тогда, в ИВС, сказал чистую правду, что я неравнодушен к чужой беде. Да, хвалить себя самому — не очень хорошо, но ведь это же так и есть! Я все-таки докопаюсь до правды и узнаю, кто и зачем подбросил ему наркотики. А там можно будет что-либо сделать и с этим делом… И я заставлю его ответить за все, что он наделал в юности! Чувствую, что одним избиением Смолина это не ограничивается…

— Отвечай, что ты еще натворил за свою жизнь?!

— Больше ничего, вот тебе крест… — его любимое выражение, которое я слышал от него уже в третий раз, вывело меня из терпения.

— Прекрати так говорить, это грех! Я хоть и атеист, но сознаю это! — я не мог больше видеть его, поэтому быстро вышел из его камеры, бормоча себе под нос все матерные ругательства, какие только знал. Другого ничего мне на ум не приходило.

Когда я немного пришел в себя, то хотел было разыскать Крестовского и спросить его, известно ли ему что-нибудь по этому делу, но отказался от этой затеи. Алексей говорил мне, что он уже не служит в ФСБ и вообще начал спиваться. Если я допрошу его, то наверняка сорвусь и наделаю столько, что, как мудро заметил начальник РОВД, «век не разгребешь». Как только я вспомнил про Алексея, то мне на ум сразу пришла наша ссора. Да и из-за чего?! Из-за какого-то дурацкого анекдота… Ему он понравился, а мне не очень… Что делать? Как мне сделать так, чтобы он простил меня? Я же вовсе не хотел срываться на него, но делать тогда было нечего… Неужели он больше никогда не пригласит меня к себе, в Люберцы?

Да, вот это неприятно. Надо бы все же приехать к нему и захватить с собой какой-нибудь подарок… Что бы ему такого подарить? Алкоголь он бы явно не принял: он не пьет… Жаль, ведь это самый простой вариант!

Но мысли об этом я решил отложить на конец рабочего дня и решил заняться делами. В этот день на меня свалилось множество бумажной работы, которую я никогда не отдавал своему заместителю Наумову, поскольку знал, что тот, не желая этого, может допустить какую-либо ошибку. Я не люблю исправлять все за другими, поэтому все делаю сам. А ему я поручаю что-нибудь простое: занести бумаги в архив, или, если срочные дела, помочь мне (разумеется, под моим руководством). Так вот, всю эту гору бумаг я разгреб лишь к концу дня. Наумов следил за порядком — все было спокойно: никто не предпринимал попыток сбежать, голодовка Сергея окончилась, не успев начаться (мой исполнительный заместитель вправил ему мозги, и он признал, что поступил по-дурацки). За работой я и забыл про него совсем… Однако навещать его я не стал — не мог видеть его самодовольное лицо, когда он упоминал о своих отношениях с несчастным Смолиным. И если он еще раз скажет свою любимую фразу «вот тебе крест», то я попросту ему врежу, а это плохо повлияет на мою репутацию. Я особо не помешан на желании всегда «держать лицо» и сохранять реноме, но бить заключенных — не комильфо, как говорят французы. Да что заключенных — вообще любого человека нельзя избивать. Вот бы эту простую истину понял Шевченко… Но это мечта явно несбыточная. Прошли уже двадцать три года, а он до сих пор пренебрежительно относится к своей бывшей жертве!

Конец рабочего дня я встретил с большой радостью — мне надоело возиться с бумагами: я понимал Вадима, тоже не любившего это дело. Назначив охрану для всех пятидесяти камер на этаже, я уехал. В Люберцы, спросите вы? Нет. Сначала — в магазин, располагавшийся неподалеку от здания СИЗО.

Я долго бродил вдоль рядов продуктов, выбирая то, что подошло бы в качестве подарка Крохину в знак примирения. Он мне не звонил, и я уже начинал беспокоиться. Сам я тоже пока не стал звонить ему, поскольку боялся, чтобы тот опять не обиделся, и чтобы я не наговорил ему еще чего-нибудь лишнего. Иногда моя несдержанность может сыграть со мной плохую шутку. Вот как в случае с этим анекдотом про незадачливых ментов.

Здесь я заметил лежавшие на полках торты. Взял один — какой-то с испанским названием — белого цвета с шоколадными полосками и направился в отдел, где продавался алкоголь. Все-таки я решил купить что-нибудь: конечно, не водку или пиво, а, например, мартини или коньяк. Что-либо благородное, даже, можно сказать, аристократическое. Мой выбор пал на белый мартини, и я пошел на кассу с тортом и бутылкой.

— У вас праздник? — поинтересовалась молодая продавщица, глядя на мои покупки. — К жене идете?

Я закатил глаза и про себя подумал: «Ну что ей за дело до этого?» Я тоже не люблю людей, которые чересчур рьяно следят за чужой жизнью, как и Вадим (я вспомнил третью главу из его дневника, где он описывал свой разговор с прокурором насчет смерти Лиановского).