Новизна хуже старины (СИ)

— А сколько они могут получить?

Мне было интересно, как наказываются взятки в нашем кодексе, который я читал последний раз в институте, готовясь к семинарам по уголовному праву. Закончил-то я его около десяти лет назад, так что вся информация давно уже вылетела у меня из головы.

— Размер взятки в нашем случае — двадцать пять тысяч. Это значительный размер. Так что, согласно 290-й статье, за это Лукьянову полагается либо штраф около пятисот тысяч, либо максимум восемь лет тюрьмы с ним же или с лишением права работать в ОВД. А Горскому — примерно то же самое, — так Алексей закончил свою маленькую лекцию.

— Интересно, где же опер возьмет полмиллиона рублей, чтобы штраф выплатить… Ведь в ментовке зарплаты не очень большие. Горский-то богатый, а Лукьянов… не думаю.

— Это его дело — пусть крутится, как умеет, и ищет деньги. Нас это не касается. А я, как судья, должен вынести им обоим справедливый приговор, — здесь он покраснел и устремил взгляд куда-то в небо, словно просил у бога прощения за свой грех. Я понял, чего он застыдился: своего решения отправить Шевченко в тюрьму на десять лет из-за какого-то психопата с ножом. Кстати, в Люберцах за это время ничего такого с нами не происходило — и это даже не подозрительно, по моему мнению. Конечно, человек добился чего хотел: его враг сидит пока еще в следственном изоляторе и оттуда не выйдет. Да, не выйдет — за его прошлые деяния мы найдем ему подходящее наказание. Где-то годков двадцать в снежной Магаданской области.

Пока мы разговаривали обо всех этих юридических делах, Лапшин молча шел впереди нас. Мы уже даже забыли об его существовании и только, глядя вперед, понимали, что не одни. Он же не вмешивался в наш разговор и вообще явно думал о своем.

— Ты веришь в бога? — неожиданно спросил я Крохина. После того, как он сам перешел со мной на «ты», и я, наверное, тоже могу так с ним говорить. Но материться все-таки я при нем ни за что не стану. Его, однако, можно понять: честный человек встретился с нечестным и циничным, и, естественно, это его поразило. Вот он и не сдержал эмоций.

— Не могу сказать. Я даже во Франции о нем не вспоминал, а ведь прошла бы еще секунда — и я бы уже был убит. В такие минуты как-то начинаешь переосмысливать свою жизнь, но тогда я был не в том состоянии, чтобы вспоминать пережитое. Все так быстро происходило… Впрочем, отрицать не стану: он есть. А ты как считаешь?

— Всегда был атеистом, но сейчас почему-то начал верить. Ты знаешь, какая любимая фраза у Шевченко? «Вот тебе крест, я не виноват!»

— Негодяй! — рассердился Крохин. — Ведь мы же выяснили, что он сломал жизни многих девушек и издевался над тем бывшим следователем из нашего района! И он еще смеет так говорить? Саша, не освобождай его, ради бога!

— И не собираюсь. Я спросил его в самом начале расследования, были ли у него враги, или, может быть, ему кто-то завидовал, а он едва не расплакался и сказал вот эту фразу, которую я тебе процитировал. Кстати, а что ты меня просишь не освобождать его: ведь ты же судья?

Он покраснел и отвернулся от меня, поняв, что просьба его была не слишком разумной. Но срок все-таки надо рассчитать по новой; это долг нас обоих. Вот только интересно, сколько же лет он отсидит?.. Решим потом, когда выберем в Уголовном кодексе нужные статьи.

Мы втроем все шли и шли, и, когда уже дошли до Басманного ОВД, Крохин опять заметил как бы про себя:

— Я и сам не лучше Шевченко. Саша, отойдем ненадолго, а то я не хочу, чтобы эксперт подслушал этот разговор. Денис Викторович, — обратился он к Лапшину, — идите в отдел, сделайте, что вам необходимо, и приведите, пожалуйста, сюда Максима Горского.

— Сей момент, — и он ушел. А мы сели на какую-то скамейку неподалеку от здания отдела полиции. Место, где мы расположились, было тихим и безлюдным, и там Алексей продолжал говорить:

— Знаешь, я ведь тоже могу сесть, и надолго. Хоть меня и знают как беспристрастного судью — впрочем, до истории с Лиановским так и было — но у меня за плечами уже четыре нарушения… Ты читал дневник Вадима и знаешь, что я помог ему скрыть убийство этого рецидивиста и его подельников… Я освободил его самого полгода назад из-под ареста, я, наконец, отправил Павлова в Сибирь… Ой, лучше бы он не сбежал оттуда: может, был бы жив до сих пор… Если сложить все эти мои деяния, получится большой срок… А я не хочу в тюрьму — мне плевать, кто что скажет, просто самому неприятно осознавать, что уже немало натворил! Да и Анастасия — несчастная женщина: муж с десятого этажа спрыгнул, новый любимый… да, она любит меня, сама призналась… — вздохнул он, — новый любимый в тюрьму сядет… А она? С ней-то что будет? Разуверится во всех мужчинах.

— Добрый ты человек… Редкость в наше время.

— Нет, ты ошибаешься. Я такой далеко не со всеми людьми, а только с теми, кто мне дорог или просто приятен.

— А я тебе разве был приятен, когда в суде… ну, ты помнишь, как я с тобой там поступил? — вспомнив, как я его там едва не придушил от внезапно нахлынувшей на меня злости на то, что он вынес Сергею обвинительный приговор, я залился краской от смущения.