Новое сердце

Так много важных вещей я ожидал услышать от Него. «Я люблю тебя. Я скучал по тебе». Но вместо этого Он улыбнулся мне, показывая белые зубы, эти белые волчьи клыки, и сказал: Я прощаю тебя, Люций. Я прощаю тебя.

Твои руки били меня по груди, пронзали мое тело электрошоком, но ты не смогла вернуть мое сердце, оно уже принадлежало кому-то другому. Он звездой расставил пальцы руки, и я пошел к Нему на свет этого маяка.

Я иду. Иду.

Подожди меня.

Мэгги

– В обычной ситуации я не стал бы вызывать вас сюда в воскресенье, – сказал мне начальник тюрьмы Койн. – Но я подумал, вы захотите узнать… – Он закрыл дверь своего кабинета. – Этой ночью умер Люций Дефрен.

Я опустилась в кресло напротив стола начальника:

– Причина?

– Пневмония как осложнение ВИЧ.

– Шэй знает?

– Мы подумали, что в этой ситуации ему не обязательно знать.

Разумеется, он имел в виду, что Шэй уже находится в камере под наблюдением из-за того, что бился головой о стену, и им не стоит лишний раз волновать его.

– Он может услышать об этом от кого-то другого.

– Это верно, – согласился Койн. – Не в моих силах прекратить слухи.

Я вспомнила, как репортеры превозносили первоначальное исцеление Люция. Направит ли это теперь волну общественного мнения против Шэя? Если он не мессия, то – по умолчанию – всего лишь убийца.

– Значит, вы пригласили меня сюда, чтобы я сообщила ему плохую новость? – спросила я Койна.

– Это вы так думаете, миз Блум. Я же пригласил вас приехать, чтобы отдать вам вот это. – Он достал из ящика стола конверт. – Это нашли среди личных вещей Люция.

Конверт из манильской бумаги был надписан неровным мелким почерком и адресован отцу Майклу и мне.

– Что это такое?

– Я не вскрывал его, – ответил начальник тюрьмы.

Сняв зажим с конверта, я заглянула внутрь. Сначала я подумала, что это журнальная репродукция картины, – настолько точными были детали. Но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что на листе плотной бумаги нанесено изображение, но не маслом, а чем-то вроде акварели и ручки.

Это была копия «Преображения» Рафаэля. Я узнала картину лишь потому, что в свое время прошла курс истории искусств, поскольку вообразила, что влюблена в ассистента преподавателя, проводившего занятия. Это был длинный анемичный парень с высокими скулами, носивший черное и куривший сигареты с гвоздикой. На тыльной стороне ладони он писал цитаты из Ницше. Вообще-то, мне было наплевать на живопись XVI века, но, пытаясь произвести на него впечатление, я получила высшую оценку, а потом вскоре узнала, что он живет с парнем по имени Генри.

Считалось, что «Преображение» – последняя картина Рафаэля. Она осталась незавершенной, и ее закончил один из учеников. В верхней части картины изображен Иисус, парящий над горой Фаворской вместе с Моисеем и Илией. В нижней части показано чудо с одержимым юношей, ожидающим исцеления вместе с апостолами и другими учениками.

Копия Люция выглядела в точности как на слайдах, которые нам показывали тогда в полутемном амфитеатре, пока я не пригляделась внимательнее. Я заметила, что у Моисея было мое лицо, а у Илии – отца Майкла. Одержимый юноша – это Люций. В белых одеждах над горой Фаворской возносился Шэй, обратив лицо вверх.

Я аккуратно положила картину в конверт и взглянула на Койна.

– Мне нужно увидеться с моим клиентом, – сказала я.

Шэй вошел в переговорную.

– Вы получили вердикт?

– Еще нет. Сегодня выходной. – Я набрала в легкие побольше воздуха. – Шэй, у меня для вас плохая новость. Ночью умер Люций.

Свет на его лице померк.

– Люций?

– Мне жаль.

– Он начал поправляться.

– Боюсь, что на самом деле нет. Так только казалось, – вздохнула я. – Я знаю, вы думали, что помогли ему. Знаю, что хотели помочь. Но, Шэй, никто не сумел бы. Он умирал уже тогда, когда вы встретились.

– Как и я, – сказал Шэй.

Он склонился, словно под тяжестью своего горя, и заплакал. Мне тоже стало очень больно. Ведь если посмотреть в суть вещей, различие между Шэем и любым другим человеком не так уж велико, зато у них есть много общего. Возможно, волосы у меня причесаны и я могу связать слова в предложение. Может быть, меня не осудили за убийство. Но если бы мне сказали, что мой единственный в этом мире друг покинул его, я тоже, рыдая, упала бы на колени.

– Шэй… – сказала я, в смятении подходя к нему.

Почему же никак не найти в нужный момент слова утешения?

– Не трогайте меня! – прорычал Шэй, дико сверкая глазами.

Я уклонилась в последний момент, когда он бросился на меня, пробив кулаком двойное оконное стекло, отделяющее нас от охранника.

– Он не должен был умереть! – прокричал Шэй.

Его рука оставила на тюремном комбинезоне кровавый след, как тропу сожаления. Ко мне на помощь прибежали надзиратели, а Шэя отправили в лазарет зашивать порезы – доказательство того, как будто кто-то из нас в нем нуждался, что Шэй уязвим.