Тея зашипела, дернулась. По ее телу прошла тягучая судорога. Сквозь прозрачную воронку «пистолета» Бобби видела, как вокруг радужно блестящей метки на предплечье Теи выступили мелкие капельки крови. Тут Тея завопила так, словно ее режут. Бобби едва не выронила странное и ужасное орудие пытки, как парень рявкнул:
— Продолжай!
Серебряная метка как будто отклеилась от кожи Теи! За ней следом тянулись тонкие, блестящие,
Тея глубоко, со всхлипом вздохнула и заплакала. Бобби слезла с нее, осторожно погладила ее растрепавшиеся, липкие от пота волосы. Прошептала:
— Ну, хватит… Перестань. Кто когда-то говорил, что нам надо привыкать к боли?
Ответ Теи показал, что она позабыла не только собственные давние слова, но и более свежую клятву: не употреблять сильнодействующую и неподобающую юному возрасту лексику.
Парень за штурвалом гравилета одобрительно хмыкнул.
— Крутые девчонки, как погляжу. Полдела сделано. Заканчивайте. Больше никто не сможет вас отследить.
И Бобби поменялась местами с Теей. И так же корчилась, стонала и плакала, пока Тея делала ей ту же самую операцию по удалению идентификационного чипа. И, так же, как Тея, она поняла простую истину.
К боли привыкнуть нельзя.
Из темноты зрительного зала тысячи глаз смотрели на огромный стереоэкран. Сейчас на нем начинал разыгрываться очередной номер.
Из-за высокой ширмы посереди сцены аккуратной походочкой вышла коротко стриженая темноволосая девочка. Из тех, кого называют: «очень младшая школьница». И одета соответственно. Темно-серые брючки, теннисные туфли, немаркого цвета рубашка и синяя жилетка. Жилетка расстегнута, что добавляло непринужденности к облику послушной маленькой ученицы.
Девочка встала, уперев одну руку в бок, другой задумчиво потерла подбородок, пристально вглядываясь в темноту зала. Никто не знал, где именно находилась сцена. Понятно было лишь то, что девочка видит публику на таком же стереоэкране. И не факт, что для нее зрительный зал был
— Привет всем. Я — Бобби. Я — девочка, если кто не разобрал.
В зале послышался одобрительный смех.
— Сейчас увидите еще один… экземпляр. Тоже девочка, Тея. Но мне она будет, как мальчик. Номер такой. Всем понятно?
— Она умеет держать зал, — сказал худой, аскетически бледный мужчина в первом ряду, своей дородной, цветущей супруге.
— Тише ты. Смотри!
Зал потрясенно ахнул. Рядом с первой девчушкой появилась вторая. Совершенно такая же! Как идеальная копия первой! Без малейших отличий в облике и деталях одежды. Даже шнурки на туфлях завязаны одинаково.
Поверх ширмы кто-то невидимый выбросил два предмета — что именно, сразу не разобрать. Обе девчонки извернулись, высоко подпрыгнули и ловко приземлились, встав в обнимку. На голове у одной теперь красовался бумажный венок, на голове у другой — кепочка. Роли определились. Девочка и мальчик.
Зазвучала музыка, в нее вплелись два звонких детских голоса.
— Какие наивные и какие милые! — воскликнула цветущая дама в первом ряду. — Поют и танцуют. Да им цены нет!
— Цена есть всему, — заметил ее муж, хлопая в ладоши в такт музыке.
Ажиотаж в зале нарастал. Музыка продолжала звучать, но картинка на экране изменилась. Пошла запись, изображавшая, как девочки обедают. Как рассматривают и пробуют в деле новый для них музыкальный инструмент — терравокс. Как с восторгом учатся пользоваться автоматической прачечной. Как сбрасывают с себя одежду, что бы тут же выстирать, не подозревая, что камера снимает их обнаженных.
Под потолком зала зазвучал усиленный динамиками голос диктора, дублируемый бегущей строкой внизу экрана:
5. «Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ УВИЖУ…»
— Ты где? — спросила Хеди. Голос ее звучал из динамика субэтерикса так отчетливо, словно их не разделяло десять тысяч километров.
— На полях, — ответил Джиль.
Хеди решительно (и даже гневно!) выразила неудовольствие бессодержательностью ответа.
— Что я могу сделать, Хеди? Ты же сама изругала мой древний субэтерикс! Нет у него камеры! Чем богаты, тем и рады. Хорошо, хоть слышать друг друга можем.