Новогодние украшения

Я и раньше ловил себя на том, что в сложные моменты жизни голову забивают глупые и ненужные мысли, стремясь заполнить звенящую пустоту разума. Сейчас снова не обошлось без подобного: могу ли я называть маму Лены своей тёщей? За время отношений с будущим «великим архитектором», в моём понимании другого определения этой плачущей женщине я не знал. Да что там говорить, во время знакомства с родителями, Лена мне их так и представила: твои будущие тесть и тёща. С того момента я их по-другому и не называл. А сейчас… Сейчас я смотрел на плачущую женщину и не мог решить самый важный на данный момент вопрос…

Родители Лены приехали почти на час раньше полиции. Убитый горем отец разрывал их за такую халатность, вспоминая все свои регалии, заслуги перед страной и козыряя званием, но те лишь пожимали плечами, показывая на Лену:

– Мы бы уже ничего не изменили… – говорил молодой парень, поправляя кобуру.

– Да тут и так всё ясно, – вторил другой полицейский, продолжая смотреть на голую девушку. – Тем более предсмертная записка на стене…

Да, тут всё, действительно, ясно. Я, не являясь полицейским, первый вывод сделал бы соответствующий – самоубийство. Не знаю, что будет дальше и кто будет осматривать Лену, но других заключений никто не даст. Не думаю, что экспертиза сможет определить отсутствие души, тем самым предприняв попытку найти настоящего виновника смерти Лены. А он сейчас стоит у дуба и смеётся вместе со своим хозяином, показавшим мне рога и ожидающим новых жертв.

Я сидел в комнате, временами отвечая на вопросы каких-то людей. Знакомые голоса, услышанные сегодня утром на кладбище, разносили плач по квартире, усугубляя моё и без того тяжёлое состояние.

Я смотрел на кровать. Точнее, на то место, где ещё пару часов назад лежала Лена. Что было в её глазах, когда она молча лежала, отвернувшись от меня к окну? Наверное, злость и ненависть, которые я заслужил, промолчал об увиденном. Думаю, она сама хотела стать причиной всех развернувшихся событий… или это бред?

Ноги сами привели меня к кровати, мысли о которой кружили вороньём в голове. Опустившись на колени, я положил голову на маленькую подушку. Лена любила её, рассказывая о пользе подобных вещей для здоровья, а я, улыбаясь, кивал…

Простынь хранит тепло её тела, отчего мне приходится вздрогнуть. Нет, это мозг играет со мной, создавая иллюзию желаемого… или коммунальщики сильнее топить начали. Я точно знаю, там, где сейчас находится её душа, холодно и… Стоп! А если дьявол съел её душу, то что висит на дереве? Или он не ест их в прямом смысле? Чёрт! Мозг старается отвлечься от случившегося, но делает это так криво, что хочется заплакать, поддержав душевные порывы собравшихся в моей квартире людей!

Я терплю. Мои глаза покраснели, но слезам с них не вырваться. Я буду стойким и разорву этот круг смертей! Ваське не победить меня! Я знаю, что мне предрешено, а это большой козырь! Предупреждён – значит вооружён!

В голове повисла тишина… Ну же, мозг, давай, подкидывай ещё мотивирующих фразочек!

Вместо этого он отдаёт команду делать начатое минуту назад: продолжать привязывать к батарее галстук, к другому концу которого привязан его собрат, завязанный в петлю. Я смотрю на свои действия, осознавая весь ужас происходящего, но руки не останавливаются. Вот правая рука подёргала привязанный к батарее край импровизированной верёвки. Вот левая проверяет узел на петле…

Кто-то стоит сзади, читая монотонным голосом странную молитву. Чётки стучат одна о другую, добавляя к бубнению нотки ужаса. Я догадываюсь, кто стоит сзади, но тело меня не слушает… Я не могу обернуться, продолжая проверять импровизированную виселицу, с заготовленной для моей шеи петлёй.

В комнате резко похолодало. Снег летит в лицо, закручиваемый порывами ветра. Голос, разносивший недавно молитву в привычном мире квартиры, усилился. Уже знакомая фигура в рясе вышла из-за моей спины, направляясь к толстому стволу дерева. Прямо возле него стояла Лена, в той же позе, что и на фотосессии: голова опущена, руки висят вдоль тела. Только теперь на ней был наряд невесты, а по левой руке стекала кровь, выталкиваемая сердцем из перерезанных вен. Гоша стоял невдалеке, замерев в позе фотографа. Вот только руки его были пустыми, оставаясь замершими в ожидании привычного инструмента.

– Так всё началось, так всё и закончится, – пробасил Васька, держа в руках мою петлю из галстуков. – Ибо нет спасения для пришедших на алтарь!

Петля сама взлетела вверх, и непонятным мне образом закрепилась на ветке. Священник вскинул руку, указывая на предстоящий мне путь.

Я находился в своём теле, как сторонний наблюдатель. Руки отталкивались от снега, помогая телу выравниваться на пути к петле. Ноги делали вялые шаги, с трудом сгибая колени. Ветер забивал зрение, стараясь запихнуть в каждый миллиметр глаза побольше снега, отчего путь виделся мутным.