Новогодний Дозор

Дима спросил у майора разрешения проехать лишнюю остановку лишь для того, чтобы полюбоваться отчим домом сквозь трамваксное окно. Майор не возражал. Коротко, как на плацу, лязгнул динамиком, и только. Было в этом лязге что-то одобрительное, и Дима благодарно кивнул, глядя в бесстрастные плошки фотоумножителей там, где у майора когда-то были глаза.

Весь облик майора вызывал в Диме бурю противоречивых чувств.

Майор был из офицеров старой еще закалки. Такие, как он, фанатично преданы своему делу, и какие-то пустяки, вроде увечий и смерти, не способны помешать им служить Отечеству верой и правдой.

Дима же демобилизовался, как и любой призывник в наше время, то есть посмертно. То есть ему не понаслышке было известно, каково это – умирать и умереть. А потому и сейчас, по прошествии всех этих месяцев, он по-прежнему робел перед профессиональными военными.

Робеть было от чего.

Больше всего майор напоминал робота – большого железного робота из старинных фильмов. Даже сейчас, когда необходимость произвести наилучшее впечатление на мирных жителей городов и весей, удаленных от зон военных действий, вынудила майора привести свой вид в соответствие с уставными требованиями к парадной форме, он выглядел по-прежнему внушительно – если не сказать устрашающе.

Хроммолибденовый корсет, украшенный цветной мозаикой орденских планок, превращал без малого двухметровую фигуру майора в изваяние средневекового рыцаря. Сходство дополняли пластины активной экзоброни с буграми сервоприводов там, где раньше были суставы. В солнечных лучах ослепительно сиял, словно рыцарский шлем «жабья голова», купол черепной коробки, под трехсантиметровой толщей которой оставалось то немногое, что отличало киборгизированных провоинов от биомехов спецназа – человеческий мозг, плавающий в противоударном геле вперемешку с питательным бульоном из аминокислот, нейромедиаторов и энергетиков.

У Димы еще свежи были воспоминания, в которых майор выглядел совершенно не так, без всего этого вычурного блеска и лоска, основной задачей которого было пустить пыль в глаза штатским. Сам Дима считал это излишеством. К военным и без того относились с привычными подобострастием и страхом – а как еще должны относиться обыватели к гарантам свободы и независимости Родины? К тем, из числа кого вышли на плечах благодарных избирателей Отцы-благодетели? К тем, под чьим началом ежедневно отдавали Родине самый главный долг все новые и новые ее дети – поколение за поколением?

Только так, и никак иначе.

Кроме того, недавно демобилизовавшемуся Диме очень льстило то, что его сопровождает домой для встречи с семьей столь ослепительно выглядящий офицер. Он представил себе лица родных и тихонько рассмеялся от удовольствия.

Трамвакс деликатно звякнул колокольчиком и сделал остановку. Дима поднялся с кресла у окна, в которое уселся не потому, что устал, а лишь потому, что пытался заново нащупать в обновленном себе свои старые привычки. Он очень расстраивался, когда подсознание и тело не реагировали на обстановку и события так, как ему представлялось.

Майор простоял всю дорогу в проходе трамваксного вагона рядом с Диминым креслом.

Не шелохнулся даже.

Железный человек, одним словом.

* * *

В памяти недавнего рядового-срочника майор выглядел по-настоящему страшно. Опаленная жидким пламенем огнеметного дота туша, покрытая с ног до макушки жирной копотью сгоревшей плоти, увешанная разнокалиберным и абсолютно смертоносным оружием, орала на них, приникших к сырой от прошедшего дождя земле на окраине городка, который еще недавно был своим, а теперь сделался в одночасье форпостом вражеских сил. Пинками, матом и угрозой расправы майор поднимал из грязи растерявшихся бойцов и вел их на штурм под кинжальным огнем врага, засевшего в развалинах пятиэтажек.

Дима помнил, как падали в грязь и больше уже не поднимались его товарищи по казарме; как разлетались грязно-алыми ошметками те, кто угодил под разрывы мин и гранат; помнил, как сам он бежал вперед от укрытия к укрытию, ловя в прицел мелькавшие в оконных проемах неясные фигурки в разношерстном камуфляже; помнил, как плавно, словно на стрельбище, давил на спуск, снимая одного за другим тех, кто стрелял в него.

Потом он понял, что враг, которого он так старательно выцеливает в окне верхнего этажа, сам целится в этот момент в него. Испугаться он не успел – почувствовал, как плавно пошел спусковой крючок под пальцем, а потом мир в прицеле для него вдруг исчез. А рядовой Дмитрий Коростелев исчез для мира – но только на время, а не навсегда.

Когда полмесяца спустя он открыл уцелевший глаз в боксе регионального некроцентра, первой мыслью, мелькнувшей в застывшем после экстренной заморозки мозге, была такая: вот и дембель.