Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху

Во-первых, войны первой половины XX века — это тотальные войны, включавшие широчайшую мобилизацию сил всей нации как для того, чтобы сражаться, так и для того, чтобы оказывать поддержку сражающимся, производя оружие и предметы первой необходимости. Клаузевиц едва ли мог представить себе это грандиозное сочетание массового производства, массовой политики и массовых коммуникаций, подчиненных цели массового уничтожения. Как бы то ни было, в XX веке война невероятно приблизилась к клаузевицевскому понятию абсолютной войны: кульминацией этого стало изобретение ядерного оружия, которое (теоретически) могло безо всякого «трения» привести к тотальному уничтожению. Но в то же время в тотальных войнах XX века проступили некоторые характерные черты новых войн. В тотальной войне публичная сфера стремится охватить собой все общество в целом, таким образом упраздняя само различие между публичным и частным. Соответственно, начинает стираться и различение между военными и гражданскими, между комбатантами и нонкомбатантами. Во время Первой мировой войны экономические объекты рассматривались в качестве законных военных целей. В результате истребления евреев в ходе Второй мировой войны в юридический язык вошел термин «геноцид»!®. Неизбирательные бомбежки, которым союзники подвергали гражданское население, оправдывались «военной необходимостью». Эти действия, приведшие к опустошениям, масштаб которых был соразмерен масштабу геноцида (пусть даже он и не был равен масштабу истребления, осуществленного нацистами), объяснялись тем, что таким образом можно будет сломить боевой дух врага.

Во-вторых, по мере того как война вовлекала все большее количество людей, все более тщетным становилось оправдание войны ссылками на государственный интерес (если только у этого оправдания вообще когда-нибудь была убедительная сила). По словам ван Кревельда, война—это доказательство неэгоистичности людей. Индивидуалистический утилитарный расчет не может служить оправданием того, почему люди подвергают себя смертельной опасности. Неадекватность (по самой его природе) экономических стимулов в качестве мотива для начала военных действий — главная причина пресловутой неудовлетворительности наемных армий. То же верно и для «государственного интереса» — понятия, происходящего из той же школы позитивистского мышления, из которой вышла новоевропейская экономика. Мужчины идут на войну из-за множества личных причин (приключение, честь, страх, товарищеский дух, защита «дома и очага»), однако для социально организованного легитимного насилия нужна некая общая цель, в которую поверит отдельный солдат и которая будет объединять его с остальными. Коль скоро к солдатам надо относиться как к героям, а не как к преступникам, чтобы мобилизовать их энергию, убедить их убивать и рисковать жизнью, необходимо героическое оправдание.

Во время Первой мировой войны патриотизм казался достаточно мощной силой, чтобы требовать самопожертвования, и миллионы молодых мужчин записывались в добровольцы, чтобы сражаться во имя Короля и Страны. Ужасный опыт этой войны привел к разочарованию и отчаянию и вызвал влечение к более мощным абстрактным целям — тому, что Геллнер именует «светскими религиями» i 9. Вторая мировая война для государств-союзников буквально была войной против зла. Все страны были мобилизованы, и они увидели войну в таком виде, в каком она была незнакома их предшественникам в Первую мировую войну. Это была борьба с нацизмом и защита своего собственного образа жизни. Они воевали против фашизма во имя демократии и/или социализма. Во время холодной войны те же самые идеологемы призваны были оправдать непрекращающуюся гонку вооружений. Для оправдания угрозы массового уничтожения холодная война преподносилась как борьба добра со злом в духе пережитого опыта военного времени. Однако холодная война была лишь воображаемой войной; настоящие войны, такие, например, как война американцев во Вьетнаме или СССР в Афганистане, поставили под сомнение убежденность в важности этой борьбы.

В действительности идея о беззаконности войны начала получать признание уже после травматического опыта Первой мировой войны. Пакт Бриана-Келлога 1928 года отказался признать войну «инструментом политики», за исключением целей самообороны. Этот запрет был закреплен Нюрнбергским и Токийским процессами, на которых за «планирование агрессивной войны» преследовались германские и японские лидеры, и кодифицирован в Уставе ООН. В настоящее время получило широкое признание положение, согласно которому применение силы может быть оправдано только в случае самообороны либо только в случае, когда оно санкционировано международным сообществом (в частности Советом Безопасности ООН). Даже при Джордже Буше-млад-шем американская администрация ощущала необходимость оправдывать войну в Ираке, ссылаясь на новую доктрину «упреждающей самообороны» (preemptive self-defence), и по крайней мере поддерживать видимость «добровольной коалиции».