Новые крылья

Пришел поздно, как и хотел. М. дома. Сам заговорил со мной о сборах и дорожных покупках. Я предложил ему поговорить с Вольтером, о том, чтобы ехать вместе, но он ответил, что у них совсем не те отношения, что он не может напрашиваться, вот если бы Аполлон сам позвал, он бы еще подумал. А если я попрошу Вольтера, будет еще хуже, это выйдет, так как будто я за него напрашиваюсь.

15 июня 1910 года (вторник)

Ходили с М. по магазинам. Потом зашли к художникам. У С. ошеломляющие новости о Мышонке. Вся семья потрясена невероятным событием: Алеша сбежал предположительно на Кавказ с каким-то своим знакомым офицером. Ищут, пока безрезультатно. Теперь уж, несомненно, Демианов был прав, я проиграл пари. Вот так мальчик! То-то я смотрю, давно от него ничего не было. Впрочем, если всерьез задуматься, все это ужасно и может стать непоправимо. Тот человек, кто он? Как не испугался увезти почти ребенка? Что это? Любовь? Преступление? Болезнь? Пересудов и споров нам с Мишей на целый день хватило и осталось еще, так что, собственные огорчения на время остались без внимания.

16 июня 1910 года (среда)

В последний раз навестил своих. Мама плачет. Таня немного надута, но изо всех сил делает вид, что держится как обычно. Ольга уже успела у них побывать. В августе они переберутся к ней на квартиру. Все же, страшновато их оставлять. Ходили на реку. Я, сидя на берегу, вдруг, как очнулся: что я здесь делаю? Душа моя давно уже уехала и издалека удивляется, где это задержалось тело? Страхи, сомнения – как глупо. Разве я могу здесь оставаться? Теперь, даже если Вольтер, вдруг, передумает, уеду все равно.

17 июня 1910 года (четверг)

Прощальный ужин у Вольтера. Всё как прежде. Много гостей, много еды и вина. Дым, шум, гам, пьяная неразбериха, милый сердцу содом. Как прежде, как до болезни. Кажется, так давно было все, что до болезни. Здоровый веселый Аполлон и поездка в Москву. Словно год прошел, а не месяц. И вот все возвращается на свое место. Я, как Иван Царевич, сбежавший с царского пира, чтобы сжечь лягушачью кожу, под шумок уехал домой. Не сразу, почти уже отчаявшись, и готовый остаться ни с чем, все же, нашел что искал. Положил на самое дно чемодана, под белье и сорочки, уничтожил следы беспорядка, прямо скажем, не очень тщательно, так как был порядочно пьян, да трезвый, вероятно и не решился бы на подобную вылазку, и уехал снова праздновать прощанье. А о том, что сделал, не знать, не думать, не вспоминать до поры. Будет еще время и раскаяться и поразмыслить и все оценить.

18 июня 1910 года (пятница)

Миша не надут, даже весел. Помогал собираться. Неужели ему безразлично, что расстаемся? Ни упреков, ни сцен, ни жалоб. Так это на него не похоже. Приходили за багажом. Потом я пошел к Правосудову проститься, а он не знаю куда, не хочу знать. Что было бы между нами, останься я еще хоть на месяц? Зачем об этом думать? Правосудов поил чаем. Он тоже собирается уезжать, как закончат с Кошкой. Но не говорит куда, интригует. На прощание обнялись. Он сказал, что жалеет, что мы так недолго были знакомы. Я набрался смелости и поцеловал его в губы.

Заглянул к А.Г., но сам он спал, а вокруг такая была суматоха со сборами, что я решил не мешаться. М застал дома. Все-таки я несправедлив к нему. Конечно, он переживает и глаза красные. Бедный, милый. Снова сделалось жалко его до боли в сердце.

Милей и дороже мне нет никого.

Имя твое на губах постоянно.

Шепчу и пою и смакую его.

Ах, как оно сладко и терпко и пьяно!

19 июня 1910 года (суббота)