Новые крылья

Немного тяжело ехать так долго, не имея возможности пройтись, как следует. Но нам-то грех жаловаться. Ходил смотреть, как едут во 2-м и в 3-м классе – у нас рай. В это время в шестом году Демианов гостил у своих на даче, тосковал о милых друзьях, любил некоего П. и мучался ревностью и сомнениями. Я довольно хорошо научился разбирать его почерк, но, все же, чтение дневника не так легко дается. Узнаю его манеру подолгу ничего не записывать, но после аккуратно заполнять пропущенные дни, так, что потом кажется, будто каждый день писал. Я здесь в вагоне, он там, в шестом году на даче, тоскуем и томимся. А о том, который остался вчера, лежать на моем диване, я и думать боюсь. В Пскове сошел С.И. и вместо него явился новый к нам попутчик до Варшавы. Так что мы почти одни. А в 3-м-то классе битком и во 2-м тоже довольно пассажиров. Пока стояли, ходил телеграфировать Демианову, и от Вольтера по его делам и в гостиницу. Потом еще прогулялся немного. Я раньше не задумывался, что такое «провинция», теперь вот увидел. Действительно, всё совсем не так, как в Петербурге. Неуловимое что-то в одежде, в лицах, в разговорах, нельзя даже толком сказать что, а все же, не так как у нас. В Вильно стояли сорок минут, я опять бегал на телеграф. Почти уже заграница. Много говорят на литовском и надписи тоже везде на двух языках. На телеграфе задержался, что если бы отстал? Пожалуй, не очень приятное вышло бы приключение. Одна надежда была бы на Вольтера, от которого только теперь почувствовал, насколько зависим.

21 июня 1910 года (понедельник)

Мне очень, очень нравится ехать. И запах в вагоне и на вокзалах, и 1-й класс, впрочем, я думаю, что нашел бы свое очарование и во 2-м и даже в 3-м, так мне все мило в этой железнодорожной жизни, до восторга. И стук колес, и качание вагона, и кондуктор, исполняющий свои обязанности, вежливый и нарочито строгий. А в окно смотреть на все что мимо движется – особая прелесть. Выходить на станциях, осматриваясь, все подмечая. И ночевать в вагоне, укладываться на своем месте и засыпать оттого, что едешь. Наверное, я и сам смог бы стать кондуктором. Только чтобы ездить везде, не все время по одной дороге, так быстро надоест.

В Варшаве в гостиницу не поехали – поезда ждать недолго, каких-то четыре часа. На другой вокзал переезжали через Вислу по громадному мосту. Чувствуется, что Варшава почти Европа, кругом бесконечные костелы высокие и мрачные, католические кладбища с белыми статуями в античном духе, вывески латинской азбукой, говорят только по-польски, совсем ничего не понятно. На вокзале устроились в зале 1-го класса, кроме нас никого. Я ходил брать билеты, взял 1-й класс до Берлина. Поляки странный народ. Еще въезжая в Соколку, Вольтер поучал нас с Митей, что к полякам нужно обращаться пан и пани. Митя спросил, говорят ли они по-русски. Вольтер сказал: «понимают, но говорить не любят». А сидя в ресторане с С.И. они говорили, что поляки русских ненавидят, считая захватчиками, и вообще, ненавидят всё русское, как чуть ли не нечистое. В Варшаве на Вокзале предубежденный ли Вольтером, мнительный ли от утомления и избытка впечатлений, но, тем не менее, я имел возможность убедиться в польском недоброжелательстве, подойдя к торговке купить вишен. Она сыпала мне ягоды в большой бумажный куль, увидев, что сейчас кулек не выдержит, я сказал, как можно более любезно, благодарю вас, пани, достаточно. Прекращая насыпать, она посмотрела на меня исподлобья с ненавистью. Я это ясно видел, именно с ненавистью. Мне стало неприятно. Потом, обдумывая этот случай, я нашел, что во взгляде той женщины было еще удивление от неожиданности, что я заговорил по-русски и презрение. Возможно, я слишком много придаю значения этому случаю, но он во многом составил мое впечатление о Польше и поляках. Сидя в зале, пили с Вольтером чай и ели купленные мною Вишни. А.Г. развлекал меня историями о своих здешних приключениях в прошлые годы и всё жалел, что так недолго пробудем в Варшаве, что не покажет мне ее как следует. В сущности ничто не мешало нам задержаться, и я рад, что такая мысль Аполлону в голову не пришла, так как всё существо мое стремилось скорее оказаться в истинной Европе. Митя бегал делать покупки, и я видел, как Ап.Григ. беспокоился, пока его не было. О Петербурге, о тех, кто остался в нем, почти не вспоминал. Как быстро и легко вытесняется прошлое новизной.

Поздно вечером на границе проверили паспорта. Мы с Митей ходили смотреть, как переменяют паровоз. Вот и Европа вожделенная. Темно, ничего почти не видно, но, кажется все уже другое. И дома и люди и воздух и звезды даже.

22 июня1910 года (вторник)