Новые крылья

Затишье. То ли под влиянием доктора, то ли само по себе. На нашем этаже гостей почти нет. За столом у В. не так оживленно. Потихоньку гуляем, пьем водичку, кушаем, что можно – лечимся. Я уже начинаю опасаться, что, несмотря на развлечения, очень скоро все здесь смертельно наскучит. У меня одно утешение – Вольтер, несомненно, соскучится раньше меня. И тогда мы уедем. Демианову написал отчаянное письмо. Слишком несдержанное. Неужели и на него не ответит?

3 июля 1910 года (суббота)

Гуляние, катание и та же всё компания… и Демианов не пишет, а без его внимания, ах, вот опять рифма, но все же, без него мне не до стихов. Маркиз взялся учить меня игре в теннис. Пока получается плохо. Его подруга улыбается и подмигивает, но мне она не интересна. Я бы с радостью повторил тройной поцелуй, он произвел на меня впечатление. Это похоже на ритуальное действо, такое таинственно странное. Но ни в коем случае не с ней. И не с Вольтером тоже. А кого бы я хотел видеть на их месте? Не могу сказать. Демианов с Ольгой, пожалуй, не захотят целоваться. Наверное, Демианову это совсем бы не пришлось по вкусу. А Ольга? Кого бы взяла третьим Ольга? И тут я вспомнил разговор с сестрой об ее идеале. Пожалуй, Ольга захотела бы взять третьим партнером Таню или другую женщину. Но для меня две женщины сразу – определенно перебор.

4 июля 1910 года (воскресенье)

От Демианова письмо. Наконец-то! Простое, милое, веселое. Мне стало стыдно за свое, с подозрениями и упреками. Денег у него опять нет, и он был вынужден, все же, перебраться на дачу. Часто видит моих. Все здоровы. Прислал мне стихи. Чудесные!

Один здешний доктор, Груббер, немного говорит по-русски. Видимо, желудки наших соотечественников его особая специальность. Он заходит осматривать А.Г. каждый день. Меня почти не замечает, впрочем, всегда здоровается очень вежливо. В этот раз я шел к Вольтеру перед завтраком, а он от него выходил. Раскланявшись, как обычно, я собирался уже пройти мимо, но он удержал меня за локоть и отвел в сторону.

– Вы, Александр…

– Макарович. – Он кивнул и старательно выговорил, грассируя по-немецки, – Александр Макарович. Я хотел просить вас о помощи.

– Чем могу?

– Вы имеете влияние на господина Вольтера, в связи с тем, я хотел просить вас помочь мне.

Не знаю, зачем я поспешил разуверить его. Мол, какое там влияние, вряд ли я могу на кого-то влиять, тем более на Вольтера. Скорее уж, это он на меня влияет. А что касается лечения, тут меня и уговаривать не нужно, сам я все прекрасно понимаю и все мы, близкие, на стороне врачей и без особого приглашения непрестанно увещеваем его вести себя хорошо. Он сказал, что имел в виду несколько другое, но теперь ему некогда и отложил разговор. Эта сцена озадачила и расстроила меня. Я видел, что Груббер ушел разочарованный и понимал, что разговор наш не отложен, а прекращен окончательно. Он-то думал, я своенравный фаворит, способный манипулировать своим патроном, а я существо целиком зависимое и подчиненное. Разумеется, интерес ко мне был тут же утрачен. Кажется, я повел себя ужасно глупо. Несомненно, такую иллюзию относительно меня питают здесь многие. Должен был я поддержать ее в Груббере? Хотя бы даже для того, чтобы как следует понять, чего он хотел, только ли того, чтобы Аполлон режим соблюдал? Теперь, захоти я вернуть его конфиянс, это мне больших усилий будет стоить. Вечером ходили всей компанией слушать музыку. Концерт был чудесный, Венский оркестр играл Моцарта, Глюка, Берлиоза. Тихая, сладкая печаль на меня нашла.

5 июля 1910 года (понедельник)

Смог ли бы я стать тем, за кого меня Груббер принял? Вот если бы задался целью нарочно этого добиться? Влиять на Вольтера, заставить его мне потакать, капризничать и ставить условия. Пожалуй, для этого нужно перестать быть собой и сделаться кем-то совершенно другим. А я что такое? И где мое место, и каково мое качество? Я захандрил. Собраться и уехать домой, к Демианову. Заняться там делами, «Кошкой», например, что же это, мы уехали, а новый театр без присмотра, так погибнет все дело, не начавшись толком. Пустое, пустое. И театр без меня обойдется и Демианов. Совсем я потерялся. Среди чужих людей, чужих речей, в чужих стенах, я сам себе чужим делаюсь и уже не знаю на каком я свете. Милый Миша, спаси меня! Взялся за дневник. Как хорошо и просто. Где-то был бы я теперь, если б не встретил Демианова?

У Вольтера, кажется, роман с M-lle Кики. Она молодая, очень хорошенькая, маркиз от нее без памяти, и Ап.Григ. наш туда же. Вот тоже напасть.

6 июля 1910 года (вторник)