Новые праздники

Песенку я назвал очень просто и хамовито попсово, взяв в качестве названия шляг-фразу из припева, «Я тебя ждала». Ибо мне казалось, да и сейчас так кажется, что это вам не хер собачий, когда влюбленные, блядь, в разлуке и ждут друг друга вдали, мечтая о новой встречи, или уже не надеясь на нее, но все равно продолжая безысходно чего-то ждать от этой ебаной жизни.

Особенно мне нравился куплетик, где лирическая героиня поет следующие словечки:

Не казни, не милуй,

не завидуй, не зови!..

Навсегда останусь песней

на стихи твои...

По-моему, это охуенно грустно. Тем более, что сказано все предельно просто и понятно. Плюс к тому, затронут библейский мотив создания Евы, блядь, из ребра Адама.

Короче, я вновь подумал, что я, блядь, неплохой композитор. Ведь все-таки быть профессионалом всегда значило для меня – наряду с великоэстетским полетом фантазии уметь создавать понятную представителям иных референтных групп за-душу-берущую продукцию, блядь. И мне всегда глубоко импонировал тот факт, что композитор, работающий для совковой группы «Комбинация», до хуя чего «петрит» в так называемой новой музыке, во имя которой в злоебучем немецко-фашистском Дармштадте соответственный храм искусства воздвигнут, где моя дурочка так часто бывает. И Шостакович со своим «...мой верный друг, фонарик мой, гори, гори, гори!» тоже всегда меня этим впечатлял. Такая хуйня.

И что самое трогательное, большая часть этой моей новой девичьей песни происходила в тональности ля минор! А припев протекал не где-нибудь в заоблачных высях, а почти в до мажоре, каковой, как известно, вполне ля минорчику параллелен. Вот чему тогда придрочился я радоваться, авангардист, блядь, хуев!..

(Милая С, ты какая-то странная, ей-богу! Чего происходит с нами и моими песенками в твоем исполнении? Я не понимаю. Почему нет возможности, чтобы ты заранее знала, что у меня нет сил никого добиваться? Зачем ты, сама, очевидно, о том не подозревая, вынуждаешь меня играть в игры соответствующие моему паспортному возрасту? Я заебался. У меня эти игры уже в жопе забухли! Ты сумасшедшая! Точнее, ты не сумасшедшая, а я совсем больной. Мне впервые после того, как я узнал Имярек, чему уже больше двух лет, настоятельно захотелось другую женщину. Эта женщина по несчастному совпадению – Ты. Почему ты такая глупая?! Хули ты обещала мне позвонить и не позвонила?! Ты чего, совсем с ума сошла? Если бы ты знала обо мне правду и поступала бы так, как ты и поступаешь, я бы считал тебя большой умницей, потому что так себя вести – это первый способ напомнить мне, что я мужчина. Но ты со всей очевидностью ничего обо мне не знаешь. Поэтому варианта два: либо ты дурочка, либо я тебе до пизды. Почему ты такая маленькая? Почему все бабы такие дети? Как мне это все надоело! Вы охуели, милые женщинки! Со мной так нельзя. Я заебался. Если я сдохну из-за вас, вы же сами себя накажете, потому что я охуительная Машина Счастья, хотя и нематериального. Кажется, девочки младше тридцати лет неспособны этого оценить. Да и в тридцать неспособны. Дуры!)

История моих сложных отношений с Элей Шмелевой такова.

Эля Шмелева – директор независимой студии с милейшим названием «Мизантроп». Когда-то это был московский филиал питерской студии Андрея Тропиллы, записавшего, хоть и весьма странно, но весь известный массовому слушателю так называемый «питерский рок» в лице «Аквариума», «Кино», «Алисы» и прочих дарований. Принцип работы этих двух студий в докапиталистическую эпоху был весьма близок к капиталистическому Западу: запись производилась бесплатно, но записывались на этих студиях только перспективные с точки зрения хозяев оборудования молодые парни и девушки. Со временем все это ушло в прошлое, но друзья продолжали писаться бесплатно. Хотя для того, чтобы стать другом Эли Шмелевой, необходимо было чем-то потешить ее эстетическое самолюбие.

Так вот, летом девяносто четвертого года мы, Другой Оркестр, подошли к необходимости студийно записать свои авангардистские опусы. Изначально мы настраивались на студию при эстрадном отделении училища им. Гнесиных, где, собственно, и записались, но какой-то день мы потратили-таки на то, чтобы поискать это гребаный филиал питерского «Антропа», ибо шарА – она шарА и есть. Что, блядь, греха таить!

Мы ни хуя не нашли, и утешились лишь тем, что подожгли невъебенную кучу свалявшегося тополиного пуха, ибо был сезон для подобных времяпрепровождений. Мы записались за свои с трудом добытые зеленые денежки в Гнесинке, и разошлись на месяц отдохнуть.