Новые страхи

– Все лучше, чем быть одному, нет? Вот так это и есть. Поэтому мы все еще здесь, нет? Был у меня этот дружок, так? Мы дружили со школьных лет – не то чтобы были лучшими друзьями, потому что он был чуть с приветом, а ты же знаешь, как это у детей бывает. Не будешь же проводить время с рохлей. Но мы поддерживали отношения, потому что жили рядом, и оба работали в «Асда»[36], и по выходным ходили в одни и те же бары. И этот парень, Ханна, он, господи, был совсем не такой, как остальные. Как брошенные щенки, которых показывают во время перерывов на рекламу. Сложен он был, как кирпичный нужник, но мягкий, как дерьмо, потому что в детстве мамаша лупила его всякий раз, как наклюкается, а папаша пытался отхарить всякий раз, как она не видела. Ему нужен был кто-то, хоть кто-нибудь. От него этим пахло.

Когда Роббо закашлял, она едва не сказала ему, что все нормально, что он может не продолжать, если не хочет. Но не сказала. Она стряхнула снег со своего одеяла и натянула его на плечи. Поморгала, провела ледяными пальцами по ресницам, предлагая Роббо иллюзию, будто может его видеть.

– Он нашел кого-нибудь?

Роббо засмеялся сердито, но она знала, что он не сердится.

– Да, нашел. Ей, похоже, не везло до их встречи. Люди никогда не знают, как быть с любовью, которой невозможно сопротивляться, ты это знаешь, Ханна? Думают, только ее им и нужно, пока она не придет. От нее крыша едет, потому что это бессмыслица. Они как мишени в тире. Через некоторое время тебе надо, чтобы все они полегли, понимаешь.

Она кивнула, хотя понятия не имела, о чем он говорит.

– К тому времени, когда они встречались уже полгода, она у него за спиной перетрахала половину нашего района.

– Он узнал?

Он снова зло рассмеялся.

– Да, узнал.

– И что было?

Он не отвечал, и она потыкала костер палкой, между ними полетели снопы искр. Сердце у нее по-прежнему билось слишком часто.

– Роббо.

– Он застал ее с другим, – пробормотал он и вдруг заговорил слишком быстро и горячо, она с трудом поспевала за ним. – Он ударил ее по голове молотком, а потом бросился с ножом на парня. И потом пришел к моему дому, весь в их крови, и спрашивает, можно ли типа войти, не дам ли я ему гребаное полотенце. А я говорю, давай, парень, спокуха, прими душ, раз уж на то пошло. И едва он ушел в душ, я позвонил в полицию.

Он тяжело дышал. Она почти чувствовала его горячее порывистое отчаянье.

– Ты правильно поступил, Роббо. Он убил людей. Что ты еще мог сделать?

– Ты это серьезно или притворяешься? Вот если б я не вызвал полицию, потому что он убил людей, то это на хрен было бы правильным поступком, Ханна. Я вызвал, потому что думал, он убьет и меня. И он пришел ко мне, потому что знал, что я это сделаю, знал, что я его заложу.

Она открыла рот, собираясь заговорить, может быть, сказать, что ей очень жаль, но он не договорил. Она слышала, как он двигал сапогами по земле и его учащенное дыхание.

– И когда его увозили, все еще мокрого от этого гребаного душа, он сказал мне: «Все нормально, Роббо», как будто вполне серьезно, а я стоял на пороге в нижнем белье и в тапочках, беспокоясь о гребаных соседях.

– А я раньше была троллем.

Он снова закашлялся.

– Что?

Она указала жестом на снег:

– До всего этого. Я тогда была зрячей, и в мире уже был Интернет. Я работала в ночную смену кассиром на бензозаправочной станции, а днем в чатах троллем.

Она едва слышала, как он моргал. Ей вдруг захотелось рассмеяться.

– Хочешь сказать, ты была одной из этих идиоток, которые выводят людей из себя подколками и хихиканьем?

– Нет, – быстро проговорила она, но не потому, что хотела оправдаться. – Я делала то же, что и ты. Наблюдала, слушала. Понимала, в чем слабость людей, и использовала их.

– У тебя это типа чертовски хорошо получается, – сказал он с тихим застенчивым смешком, потому что был гораздо умнее, чем о нем думали.

Некоторое время он молчал. Она больше не слышала даже его дыхания, только потрескивание хвороста в костре и приглушенные разговоры на другой стороне лагеря, звук закрываемой дверцы машины, лишенную эха пелену ложащегося снега. Мысленным взором она видела растущие группами сосны, запах которых чувствовала до того, как здесь разбили лагерь. Она вообразила их белые ветви, шишки, поблескивающие от мороза, темные стволы в тени. Она представила заброшенные города и деревни и вновь выстроенные города, покрытые бездыханной белизной и тишиной. Она вообразила себе все лагеря, несомненно, такие же, как этот: маленькие бастионы огненного сопротивления, подобные серовато-коричневым бакенам на побережье, передающим сообщения судьбы.

Она вздрогнула, когда Роббо прочистил горло.

– Какого черта ты этим занималась? – Голос звучал сердито, и это, по крайней мере, она могла понять. Роббо не только считал, что из-за слепоты она может лучше слышать и обонять, он думал, что она вообще была лучше. Лучше всех остальных.

Она и сама много думала зачем. Чаще всего она выступала от лица мужчины, хищника, чье женоненавистничество скрыто под наигранным интересом и небрежным брутальным обаянием.

– Не знаю. Просто так.