Новые страхи

Она подумала о его друге, еще мокром после душа, которого вывели к полицейской машине и который оглядывался на Роббо, стоявшего в нижнем белье и тапочках, и крепко закрыла глаза.

«И мир будет тих и бел, – подумала она. – Только тишина и белизна». – Она повторяла это, как мантру, в действенность которой когда-то верила, но теперь перестала верить совсем.

– Извини, – прошептала она.

Она продолжала держать Роббо за руки, когда подняла голову и открыла глаза. Она стиснула их еще сильнее, позволив себе увидеть вздутые кулаки белого ветра вокруг них. Все эти небрежно-жестокие глаза, голодные темные рты. Сотни – может быть, даже тысячи – их припали к земле в ожидающей тишине. Они не ждали ее. Они не ждали вообще ничего. Они просто получали удовольствие, растягивая тишину насколько могли.

Она вспомнила, каково это было знать, что она кого-то поймала и заманила в ловушку своей улыбчивой ложью, что предчувствие разрушения всего того, что она создала, часто превосходило само окончательное разрушение. И как эта потребность очищения – стремление передать весь свой страх и неистовое одиночество, как распространение огня по мысу или утесу, – никогда не убывала, никогда не теряла свою силу. Сейчас ей было жаль этой нужды, жаль всего, но она никогда не лгала себе. Она никогда не притворялась, что, если бы Белые не пришли, она бы когда-нибудь остановилась.

Мир будет тих и бел.

– Все нормально, Ханна, – повторил Роббо, прижавшись мокрой колючей щетиной к ее лицу, в то время как эти глаза, эти рты, вся эта жаждущая изогнутая белизна нашла на лагерь удушающим туманом, который вскоре вовсе не будет тих. – Все нормально.

И она поверила ему, она доверилась ему, она прильнула к нему. Хотя он был слеп.

Замешательство из-за умершей бабушки Сара Лотц

О боже. Я почти уверен: она не дышит. Впрочем, трудно сказать наверняка, когда на сцене стоит такой шум. Призрак чертовой Оперы[38]. Это она захотела пойти на этот спектакль, не я. Что ж, по крайней мере, если она мертва, я смогу винить Эндрю Ллойда Веббера.

Прекрати, Стивен, это может быть серьезно.

На самом деле она подозрительно тиха, особенно если учесть, что обычно дышит шумно – днем ее грудь издает такие же звуки, как автомобиль «Фольксваген Жук» с треснутым карбюратором. И если она не хрипит, то издает влажное чмоканье, поправляя плохо сидящие зубные протезы. От этого не совсем приятного звукового сопровождения я обычно лезу на стену, но сейчас бы отдал левую руку, если бы она запыхтела, кашлянула или даже пукнула. Меня устроил бы любой признак жизни. Глаза ее закрыты. Возможно, она просто задремала.

Хорошо, рассмотрим наихудший вариант: она мертва. Что тогда? Что мне, черт возьми, тогда делать? Что, остановить спектакль? От одной мысли об этом у меня мурашки идут по коже. Не люблю устраивать сцены. Я ни разу не жаловался на плохое обслуживание в ресторане, не ввязывался также и в перепалки на дороге (а в Лондоне это просто подвиг, если принять во внимание этих чертовых велосипедистов).

Господи.

Этот поход в театр не заладился с самого начала. Сначала эта история с зубами. Во-первых, зачем вынимать зубные протезы изо рта в дамской комнате? Боже мой, видели бы вы лицо служительницы, когда та вручила бабушке зубной протез, завернутый в туалетную бумагу. Не настолько она из ума выжила. Могу лишь подозревать, что с ее стороны это была своего рода извращенная шутка. Она постоянно говорит (или, может быть, следует сказать, говорила) мне: «Не волнуйся, лепесточек». Затем пришлось подкупить служителя, чтобы пустил нас после последнего звонка. Так что неудивительно, что я забыл выключить айфон. И когда мы наконец протиснулись к своим местам, я пережил десять мучительных минут, пока она шелестела целлофаном, разворачивая коробку «Куолити стрит»[39]. Ну кто угощает шоколадом незнакомых в театре? Кошмар. А теперь еще и это.

Все же надо убедиться. Да, убедиться, прежде чем предпринимать решительные меры. Вообразите, какой будет конфуз, если она просто вздремнула.

Не сводя глаз со сцены, я нежно похлопываю ее по руке, как бы желая успокоить. Ничего. Я похлопываю сильнее. Никакой реакции. Сделав над собой усилие, я щиплю ей кожу на тыльной стороне ладони. Эта покрытая пигментными пятнами кожа податлива, как дешевая ветчина. Она также несколько холодна, но, с другой стороны, бабушка любит распространяться о своем плохом кровообращении. Лучше проверить пульс. Ритм «Музыки ночи» проникает в меня через подошвы, но я не могу уловить ни малейшего шевеления в бабушкиных венах.

Я как можно нежнее отпускаю ее запястье и вытираю потеющие ладони. Не заметил ли кто-нибудь? Этот мясистый парень, с трудом поместившийся на сиденье с другой стороны от бабушки, не сводит глаз со сцены, колени у него усыпаны разноцветными обертками от конфет. Он беззвучно повторяет то, что поют на сцене, перевирая каждое второе слово.

Надо сосредоточиться. Думай.