Во введении к книге «
«Имущие получали деньги за выигранные наносекунды; неимущие и не подозревали, что наносекунда имеет ценность. Богатые наслаждались прекрасным видом на рынок; бедняки вообще не видели рынка
. То, что когда-то было самым публичным, самым демократичным финансовым рынком в мире, по духу стало больше напоминать тайное любование украденным произведением искусства»(15).В своей глубоко пессимистической работе о равенстве доходов «Капитал в XXI веке» французский экономист Тома Пикетти проанализировал увеличивающееся финансовое неравенство между меньшинством очень богатых людей и всеми остальными. В Соединенных Штатах в 2014 году 0,01 % самых богатых, к которым было причислено всего 16 000 семей, контролировали 11,2 % совокупного богатства – ситуация, сопоставимая с 1916 годом, временем наибольшего неравенства за всю историю наблюдений. На долю 0,1 % самых богатых людей сегодня приходится 22 % всего богатства – столько же, сколько и на 90 % беднейших слоев населения(16). А крупный экономический кризис 2008 года и последовавшая за ним рецессия только ускорили этот процесс: на самых богатых людей с 2009 по 2012 год приходилось 95 % роста доходов. Хотя ситуация в Европе не столь серьезна, как в Америке, там наблюдаются те же тенденции: концентрация накопленного богатства – в значительной степени полученного в наследство – приближается к уровню, не виданному с конца XIX века.
Это противоречит общепринятому представлению о прогрессе, согласно которому развитие общества неумолимо ведет к большему равенству. С 1950-х годов экономисты считали, что в странах с развитой экономикой экономический рост сокращает разрыв в доходах между богатыми и бедными. Эта гипотеза, известная как кривая Кузнеца, названа в честь своего создателя Саймона Кузнеца, лауреата Нобелевской премии по экономике. Согласно этой теории, экономическое неравенство по мере индустриализации общества сначала увеличивается, а затем уменьшается по мере того, как массовое образование выравнивает игровое поле и приводит к более широкому участию общества в политической жизни. Так было, по крайней мере, на Западе, на протяжении большей части XX века, но сегодня мы уже вышли из индустриальной эпохи, и, по словам Пикетти, любая вера в то, что технический прогресс приведет к «торжеству человеческого капитала над финансовым капиталом и недвижимостью, эффективных менеджеров над жирными акционерами, а навыки над кумовством, <…> это по большей части всего лишь иллюзия»(17).
На деле именно технологии являются фактором, определяющим неравенство во многих секторах. Неуклонный прогресс автоматизации – от кассовых автоматов в супермаркетах до алгоритмов на фондовых биржах, от заводских роботов до беспилотных автомобилей – все больше посягает на рабочие места во всех сферах и может привести к безработице. Те, чьи навыки устаревают из-за развития технологий, никак не защищены; не застрахованы даже те, кто программирует машины. Расширение возможностей машин угрожает все более широкому кругу профессий, а искусственный интеллект только ускоряет этот процесс. Таким образом, сам Интернет способствует неравенству, поскольку сетевые эффекты и глобальная доступность услуг создают рынок, где победитель получает все – от социальных сетей и поисковых систем до продуктовых магазинов и компаний такси. Если раньше правые обвиняли коммунизм в том, что придется покупать товары у единственного государственного поставщика, то на деле оказалось, что мы вынуждены покупать все на