Новый американский молитвенник

— Хотел посмотреть, где у тебя голова. На вид вроде все на месте, но по тому, как ты себя ведешь, этого не скажешь. — И он сунул сигарету в рот. — Конечно, он с тобой поквитается. А что ему остается? Убить тебя — его посадят. Те, кто пристал к нему случайно, все равно его бросят. Нет, он может рассчитывать только на свою коренную паству, на истинно верующих. Все, что ему нужно, это дать им причину для веры, и эта причина — ты. Парень повесит на тебя вину за все, что с ним случилось. Он будет клясться, что ты исполнил сатанинский ритуал или еще что-нибудь в этом роде и от этого все его беды. Ему необходимо дискредитировать тебя в их глазах. Больше ему надеяться не на что. Но и это не поможет.

— Почему?

— Для парня, который десять лет оттрубил за решеткой, ты задаешь удивительно тупые вопросы. — Он закурил сигарету и опустил мою зажигалку в карман. — Потому что ты уроешь Трита первым.

— Сомневаюсь, — ответил я. — Меня же освободили досрочно, ты помнишь.

— Я не говорил, что надо делать глупости. Просто думал, что ты кое-чему научился. — И он глубокомысленно усмехнулся. — Брат, я тебя знаю. Я прочел твою гребаную книгу и знаю, как у тебя работают мозги, просто сейчас ты немного запутался. Это все слава. Всякие проповедники заболтали тебя до полусмерти, вот ты и привык защищаться, встал в глубоко моральную позу, а тебе это не идет. Новый стиль не имеет ничего общего с моралью. Он учит людей наживаться. Приобретать. Развивать бизнес. То есть всему тому, чему изначально учила любая религия. В пещерах люди молились о том, чтобы боги помогли им превратить саблезубого тигра в котлеты. А мораль появилась куда позже. Да об этом даже в Библии сказано. Всему свое время. Время для любви и время для ненависти. Время урыть кого-нибудь. Трит думает, что он круче тебя, вот и лезет на рожон. Но таких крутых мест, в которых ты бывал, он и представить себе не может. А значит, ты будешь готов, когда он придет. — Незнакомец поглядел на часы, — мне показалось, что циферблат на них черен как ночь и абсолютно лишен цифр и стрелок. — Черт, пора бежать. Ну, может, еще увидимся.

— Так ты еще придешь? — бросил я ему вслед, пытаясь беззаботным тоном прикрыть снедавшую меня тревогу.

Он напялил шляпу и опустил поля, чтобы тень падала на лицо.

— Ну разумеется! Как только захочу взглянуть на пазл с динозавром или сувенирный ножик с аризонской символикой, так сразу и примчусь.

После его ухода я еще долго стоял у кассы, сбитый с толку и самим его появлением, и мрачноватыми намеками, которые слышались мне в каждом его слове, и в голове моей было пусто. Я точно окаменел. В магазин, протирая спросонья глаза, вошла Тереза.

— Мне показалось, я слышала голоса, — сказала она. — Тут кто-то был?

— Это как посмотреть, — ответил я ей.

Глава 15

В следующий вторник длинный и тощий юнец, чем-то похожий на Линкольна,[46] в костюме и белой рубашке с открытым воротом, расположился на обочине дороги напротив «Аризонского безумия» и стал совать в руки всем проходящим листовки с нападками на «Молитвенник». Когда правоверные першингиты отказались их принимать, он начал выкрикивать в сторону магазина библейские стихи, чередуя их с божбой и проклятиями, — по крайней мере, я так думаю, хотя, когда я вышел на улицу послушать, сквозь шум машин прорезались только невнятные фразы вроде «Джакрифракс пекалумер!» или «Тангу норибатус!». Наконец на сцене появилась полиция, и юнец получил возможность продемонстрировать целую серию финтов и скачков, наводивших на мысль о том, что в свое время он неплохо играл в мяч; он не пытался бежать, а просто метался туда-сюда по улице, сохраняя дистанцию между собой и преследователями, пересек дорогу и обругал меня матом — вполне различимым теперь, когда полиция перекрыла движение, — потом бросился назад, и так до тех пор, пока Скотти Фридкин, мрачный коротышка, ежевечерне председательствовавший на посиделках в «Пещере Скотти», не подкрался к нему сзади и не отоварил по башке только что полученным в банке мешочком четвертаков. Юнец распростерся в пыли, после чего его заковали в наручники и повели прочь, а он козлиным тенорком выкрикивал одно и то же слово: «Трит! Трит! Трит!»