Новый год в октябре

Душный полумрак комнаты. Слабый ветерок, веявший через раскрытую дверь балкона, перебирал листы раскрытой диссертации, лежавшей на столе по соседству с немытой тарелкой и надкусанным куском хлеба. Прошин замер. Мелькнуло сумасшедшее желание – выдрать из переплета страницы и затем, сминая их в хрусткие комки, швырять куда–попало… Но прикасаться к диссертации было боязно и противно, как к битому стеклу.

Он повалился на одеяло, чувствуя плещущийся в глазах страх за себя и перед самим собой.

Вчерашнее суетное желание достичь уже близкой цели, бегать, изворачиваться, исчезло; теперь была безучастность, страх перед расплатой и богом, строго глядевшим сквозь него иконой древнего письма на стене.

Он мотнул головой, отринув от себя все мысли, оделся и спустился к машине. Он ехал в институт. Ему надо было как-то отвлечься. От самого себя.

Около гаража он столкнулся с Зиновием.

– Здоров, начальник! – сказал тот.– А мы тут тебе сувенирчик припасли… – И показал напоминающую клещи штуковину: вороненый стержень, а на конце его два изогнутых серпами граненых клыка, отливавших булатной голубизной.

– Сувенир? – подозрительно спросил Прошин.

– Прибор – замрите мухи! – ответил Зиновий компетентно. – Противоугонное средство карающего назначения. Значитца, так… Лезут к вам в машину. Ключик в замок, он будет попроще… Тут выскакивают эти друзья… – Он потряс «клешней». – Одна из–под «торпеды», другая – на педальку акселератора… Тресть–есть! Нога–рука.

– Так он же кровью истечет, – сказал Прошин, коснувшись пальцем острия клыка, этот бандит…

– Так бестолковых и учат, – уверил Зиновий.

– То есть капкан на автомедвежатника, – подытожил Прошин в раздумье. – Что же… Идейка реакционная, но где есть собственность, должна быть и охрана ее… А где охрана – там гуманизм извечно ни при чем. Ставь! Сколько с меня?

– Вопрос дипломатический. – Зиновий почесал «клешней» за ухом.– Пятьдесят. Но это же аппарат!

– К концу дня успеешь?

– Ну, все в лучшем виде…

Прошин отправился к себе в кабинет. У двери остановился, взглянув на новую табличку «Иностранный отдел», сменившую прежнюю, двуязычную, что казалось ему выспоренной. Новшество, однако, вышло боком: кто–то из недругов соскреб первые три буквы и теперь сияющая позолотой надпись гласила не что иное, как «странный отдел».

Прошин сжал зубы, пробормотал: «И таких ты жалел!» – плюнул и вошел в кабинет. Там он застал машинистку Ванечку и Глинского.