Новый год в октябре

– Тихо ты! – Прошин на цыпочках подошел к двери, открыл ее, затем закрыл вновь. – Вот что, – сказал, зевая. – Иди–ка ты, Коля домой. Проспись. Потом сполосни морду свою наглую, подстриги патлы эти декадентские и марш в магазин. Выделяю тебе две сотни. Как лорда тебя не них не оденут, но за человека с пропиской сойдешь. А то будто макака. Но все туда–же, по бабам! Женщина же, кстати, ценит в мужчине прежде всего чистоплотность. Это афоризм. И его необходимо запомнить.

– Ты чего, серьезно? – опешил Авдеев.

– Серьезно. – Прошин, слегка откинув голову, приближался к нему. – Я вообще серьезный человек. И с этой минуты столь же серьезно займусь тобой. Видеть тошно, как катишься ты в тартарары. Неужели самому не ясно? Пройдет год, доискришь ты остатками пропитого таланта и уедут тебя в какой–нибудь профилакторий для таких же, как ты, алконавтов, оградят от вечнозеленого змия охраной и начнут лечить гипнозом и общественно полезным трудом. Весело? А Наташу мне жаль…– продолжил он грустно. – Поразвлекается с ней Серега, и – пишите письма. Дура. Хотя, понятно: молодость… А ты Коля прости ей. И – спокойненько, неторопливо отбей ее. Не такое это и сложное дело. Если, конечно, взяться… Но ты измениться должен, Коля, и сильно. Главное – не пей. Моя к тебе большая просьба, мой приказ.

– Завяжем, – глухо сказал Авдеев. – Это – несомненно.

– Ступай, – равнодушно откликнулся Прошин. – И деньги возьми. – Он вытащил из стола пачку. – Да, а Наталья–то, как она к тебе? Ну, ясно. А перед Глинским извинись. Не спорь! Мало ли что… Пойдет еще плакаться в инстанции… Затем. Деньги эти… можешь не возвращать. Дарю. Я сегодня щедрый. Но только еще раз пикни насчет кандидатской!

– Забыто, – мотнул головой Авдеев.

– Провал памяти за двести рублей?

– З–зачем рубли? Человеком надо быть. Человеком!..

– Ну иди, ладно. Утомил, собака.

* * *

С дотошностью корректора Лукьянов рылся в чертежах анализатора, постреливая глазом в сторону Глинского, расхаживающего мимо зеркала и изучающего безобразный, припудренный синяк.