Новый год в октябре

Через несколько минут голова инженера робко просунулась в дверь. Авдеев молчал. Прошин тоже.

– Ну ладно, – наконец сдался Алексей. – У тебя есть что–нибудь еще там, за дверью?

– Есть, – застенчиво призналась голова.

– Тогда заходи сюда весь!

Авдеев, поразмыслив, повиновался.

– Садись, убогий, – сказал Прошин дружелюбно. – Он открыл сейф и, не сводя с собеседника насмешливых глаз, вытащил ворох бумаг. – О! Полное собрание твоих объяснительных. За опоздания на работу, уходы с нее… за появление в состоянии определенном… Сейчас ты напишешь еще одно произведение. Повесть о том, как поссорились Николай Иванович и Сергей Анатольевич. Пиши, Гоголь. Или… Мопассан? Пиши, лапочка. И слезно моли о пощаде. Раскаяние – путь к спасению. А если серьезно, Коля, то ты распустился. Чересчур. И давай–ка, в самом деле… пиши. По собственному.

– Леша, прости. Я больше….

– Не надо детсадовских извинений! Пиши! Все!

– Увольняешь, – с пьяным сарказмом сказал Авдеев. – А кто диссертацию тебе сделал – это, значит, шабаш, да? Забыто?

– Ну и сделал, – Прошин протирал краем портьеры свои ультрамодные очки.– Только зачем попрекать? Тогда ты нуждался в быстрых деньгах и получил их. Ну, что смотришь на меня, как упырь? Давай лучше объясни функцию тупого угла в любовном треугольнике. А мы, для общего развития, послушаем…

– Заткнись, – процедил Авдеев, раздув ноздри.

– Ах, страшно–то как! – всплеснул руками Прошин. – Еще разок, только на октаву ниже и продаю тебя на роль Бармалея в Театр юного зрителя. Ты похож, кстати. Ходишь, как пьяный леший: небрит, костюм в пятнах, ботинки клоуна… – Он с отвращением посмотрел на инженера.

Испитый, с сеткой малиновый сосудиков на опухших веках, тот, ссутулившись, сидел на стуле, приглаживая узловатой рукой спутанные тусклые волосы.

И вдруг в Прошине будто что–то мягко шевельнулось, и прорезался тоненько голосок Второго:

«Бери этого типа за глотку и вытряхивай из него докторскую. Сам не справишься».

– Да ты пойми, – Авдеев перегнулся через стол, сблизившись лицом с Прошиным. – Пойми, – страдальчески обнажая в оскале бледные десны, цедил он, и слюна пузырилась в уголках рта. – Она же Сереге вроде забавы! А мне… Нельзя мне от нее, Леха!