Новый год в октябре

Сочините на пару железную басню о том, что сканирующая система – бяка. Советую упирать на туманные аспекты биологической стороны вопроса. Впрочем, решайте сами. Вы же большие ученые, да? Быстрейшего тебе выздоровления.

Алексей».

– Вот, – сказал он, заклеивая конверт и передавая его Роману. – Отдашь Николаю.– Он снял очки и сжал ладонью лицо. – Рома, Рома, если бы ты знал, как мне все опротивело… как я устал!

Роман смотрел на него немигающим взглядом. В черных провалах глаз его растворялись почти незаметные, серо–фиолетовые зрачки.

– Леша, – сказал он тихо. – Я ведь не договорил… Поедем вместе, а? Там для тебя найдется и место и работа.

Прошин медленно опустил руку на стол.

– Мой поезд может задержаться? – серьезно спросил он.

– Может. – кивнул Роман. Я не тороплю тебя. Он будет стоять на приколе месяц, год, пять лет… Но советую поспешить.

– Я всегда буду помнить о нем, – сказал Алексей. – Только вот боязно мне в него сесть.

– А ты не бойся. Это твой поезд. – Навашин круто повернулся на каблуках и вышел, оставив у Прошина досадное ощущение: как от интересной книги, прочитанной не до конца и – окончательно утерянной.

Упершись лбом в кулаки, Прошин закрыл глаза. Стало невыносимо одиноко и скучно. В кабинете сонной мухой звенела тишина. Чувствуя, что не в силах находиться здесь дольше, он отправился в лабораторию. Там бушевала дискуссия о летающих тарелках: страстные речи «за», язвительные «против» и двусмысленные реплики колеблющихся. В чудеса подобного рода Прошин не верил, однако ни к ярым противникам их, ни к сторонникам, ни к усмехающейся «золотой середине», да и вообще не к кому не примкнул. Он сидел в уголке, слушал о пришельцах и грустил: «Меня бы они, что ли, с собой прихватили…»

***

Чукавин сидел на подоконнике и курил, старательно избегая тяжелого взгляда Лукьянова. Он знал, что тот терпеть не может табачного дыма, но на лестницу Паша идти не хотел, испытывая отвращение ко всяким «уголкам курильщиков», где прирастаешь к стенке и, сознавая ущербность свою, терпеливо сосешь смесь никотина и смол. В конце концов, удовольствие начинает походить на отбывание повинности, и докуренную сигарету уже с облегчением бросаешь в урну: наконец–то! День был чудесный, почти весенний. Снег на газонах лежал тяжелый и сырой, и на институтском дворике появились первые лужи, горевшие на солнце расплавленным золотом. Зима умирала на черной земле прогалин, в веселой солнечной слякоти, в молодой голубизне неба.