Новый год в октябре.

Пока разогревался двигатель и отпотевали стекла, он сидел, ощущая под пальцами холодную пластмассу руля, и, неопределенно тоскуя, созерцал опустевшую стоянку автомобилей. Рабочий день кончился, институтские корпуса темными глыбами теснились на обнесенном забором пустыре, и лишь лампа над воротами, звеня жестяным колпаком, раскачивалась на ветру, слабо освещая заснеженный пятачок перед КПП.

В машине потеплело, но уезжать он не спешил. Собственно, он и не знал, куда уезжать. И тут кольнуло: если позвонить Ирине? Прямо сейчас. Позвонить, подъехать, встретиться…

Позвонить Прошин решил из автомата возле ее дома. Так, по его мнению, было даже лучше. Существовало, правда, одно «но»; встреча могла и не состояться. Но сумасбродное желание толкало в этом случае на поступок вовсе нелепый: просто побродить вокруг дома, с юношеским благоговением созерцая стены, тротуары, деревья, видевши ее…

Возле ее дома повесили «кирпич», но бросать машину на улице и топать пешком во двор к автомату Прошин не пожелал и проехал под знак. Впереди шагала парочка: парень и девица. Прошин мигнул фарами, но дорогу ему не уступили: парень- расхлябанный. Долговязый, в облезлой шубке и голубых порточках в обтяжку, - не оборачиваясь, указал в сторону

«кирпича».

Прошин передвинул рукоять переключения передач на нейтраль; двигаясь по инерции, подъехал к ним вплотную и, когда бампер почти коснулся ноги парня, выжал газ. Мотор взревел на холостых оборотах, и парочку разнесло по сторонам. Прошин ухмыльнулся. И обмер: перед ним, испуганно выставив руки, стояла Ирина.

– Ты что… дурак?! Псих?! - в оконце появилось неестественно белое, с черной полоской усиков лицо парня. - Ты… сволочь… - Рот у него дергался. - Перепил. Да? Там знак!

– У вас машина — людей давить? - с возмущением начала она и осеклась…

– Здрасьте, - сказал Прошин весело. - Простите, что напугал.

– Да у тебя права надо отобрать! - разорялся парень, вращая глазами. - Напугал, ничего себе!

Прошин, морщась, посмотрел на него. И неужели этот…

– Боря, - сказала она, приходя в себя. - Это.. Алексей.

– Чего? - не понял тот.

– Алексей. Ну, я говорила же…

– А-а, - протянул Боря с невыразимым проезрением. Он отступил на шаг и, поправляя свои мушкитерские волосы, взглянул на Прошина так, словно приготовился с одного маха проломить ему череп. - Но нас вроде никуда подвозить не надо…

Он, видимо, был обо всем информирован.

Прошин рассеянно отвернулся. Оскорбление было столь велико, что убило способность к каким-либо эмоциям, лишь отстраненно представилось, как сейчас с размаху, боком он ахнет этому мерзавцу коленом в солнечное сплетение и, когда тот, по рыбьи разинув рот, начнет оседать на землю, подцепит его апперкотом в челюсть.

– Вы мне что-то хотели сказать? - Она демонстративно прижалась к парню.

– Что-то, наверное , и хотел… - ответил Прошин задумчиво.

– Ну вот вы вспоминайте, а мы пошли, - высказался Боря, торопливо увлекая ее прочь.

Прошин посмотрел на машину. Крыло Зиновий выправил замечатьльно — ни намека на вмятину. Мастерски выправил. Великолепно. Отлично выправил Зиновий. Да.

Эмоций по-прежнему не было. Никаких. Лишь засосало под ложечкой, и сразу нахлынула убивающая все мысли усталость.

Глава 3

Глава 3

К обычаю считать дату рождения праздником Прошин относился скиптиески по двум причинам. Во-первый, календарь был для него олицетворением той претившей ему условности, что, объяв всю внешнюю сторону мира, безраздельно и деспотически в ней господствовала; во-вторых, соглашаясь с правом именовать день появления человека на свет днем радости, он не мог согластится с подобным отношением к последующим повторениям этого дня, считая их датами, уготованными скорее для скорби и размышлений, нежели для веселья. Свои дни рождения он принципиально не отмечал. Однако приглашение Тани на празднование ее тридцатилетия принял с радостью, ибо готовила она превосходно, Андрея он не видел около года, и, кроме всего прочего, пора было как-то нарушить однообразное плетение цепочки пустых вечеров.

Дверь открыла Таня: нерядная, разрумянившаяся, с хмельным весельем, лучившимся в золотисто- карих, чуть раскосых глазах… Косметики — минимум. Прическа — произведение искусства. Платье — торжество безукоризненного вкуса хорошей швеи.

– Как я тебе? - полунасмешливо- полукокетливо вопросила она. - Все же ничего баба, а? Тридцати не дашь…

– Как свежий сливочный торт, - плотоядно осклабился Прошин. - Что слова? Если я скажу, что ты очарование, я не скажу ничего…

– Кого мы лицезреем?! - В перспективе коридора, с сигаретой в зубах, появился Андрей.

– Наконец-то мы потолкаемся животами! - в тон ему откликнулся Прошин, и они расцеловались.

– Ну, дуй к столу, - сказал Андрей. - Садись и непивайся до восторга.

– Да погоди ты… Как живешь-то, поведай…

– Приемы, визиты… Очень красиво. - Андрей оперся на груды шуб, повисших на на накренившейся вешалке. - Надоело до смерти. А ты?

– Работа, дом, машина. И тоже надоело до смерти.

– Нет в жизни счастья, - сказал Андрей.

– Да, - подтвердил Прошин, вглядываясь в его лицо и поражаясь, как же тот сдал.