Новый Мир ( № 10 2006)

Книгу Аллы Марченко о Сергее Есенине я читал как раз в то время, когда по телевизору шел сериал “Сергей Есенин” по книге Безрукова-старшего с Безруковым-младшим в заглавной роли. Сериал был ужасный, об этом писали почти все газеты, возмущались родственники поэта. В общий хор отрицательных суждений включился и я, напечатав в “Российской газете” рецензию под названием “Развесистая гармошка”.

И в это же время на презентации собрания сочинений Бориса Пастернака я встретился с самой Марченко. Вспомнив, как нелепо, идиотски был представлен Пастернак в сериале — даже хуже, чем сам Есенин, хотя все-таки лучше, чем Блок, которого сыграл, в общем-то, хороший артист Руденский, я спросил у Марченко ее мнение о фильме, будучи заранее уверен, что услышу бурное возмущение. Но Марченко как-то отмолчалась, скомкала разговор. Обоюдной игры в “ах, как это ужасно!” не получилось.

Уже после скандальной шумихи вокруг сериала я вдруг задумался: ачтомы, собственно говоря, ругали? И какой экранный Есенин нас устроил бы? Как мы его себе представляем?

Во-первых, общепринятый образ Есенина, эдакий “коллективный Есенин”, — это нонсенс. Для филолога, историка литературы он — один, для домохозяйки — другой, для школьницы (если таковые еще читают Есенина после “Ласкового мая” и “Иванушек-интернешнл”) — третий, для блатных — четвертый и т. д.

Во-вторых, за свои тридцать лет жизни поэт даже внешне очень сильно изменился. Молодой Есенин, по едкому, но точному замечанию Горького, был “кукольно красив” и в то же время напоминал расфранченного полового из богатого трактира. Горький же заметил, что облик молодого Есенина был отчетливо женственным, он больше походил на девушку, чем на парня. (Поразительным образом эта женственность вновь проступила на лице мертвого Есенина.) В конце жизни Есенин стал совсем иным. Уже на фотографии 1924 года, где он сидя разговаривает со стоящим рядом Леонидом Леоновым, в его облике нет почти ничего, что отличало бы его от нормального советского писателя. Волосы прямые, прическа аккуратная, костюмчик строгий. Но главное — лицо волевое, мужественное. Никакойинакости,которая прежде отличала Есенина. Легко предположить, что, найдись “чернила в „Англетере””, как писал Маяковский, останься Есенин жив, и получили бы мы нормального советского поэта с не совсем “правильным” прошлым. А у кого из первых советских писателей оно было “правильным”?