Новый Мир ( № 10 2006)

Действительно, символический аспект лирики Еремина принципиален, его восьмистишия могут быть развернуты в толковании и даже подразумевают подобную развертку. Но для меня очевидна и обратная сторона этого не имеющего прямых аналогов поэтического письма: его автоиронический характер, наделение сверхплотности смысла признаками обманки, этакого уловителя избыточной серьезности. В этом смысле толкователь ереминских стихов подвергается опасности обнаружить в своих руках вместо развернутого связного построения — весточки от автора, сообщающей о заведомой бессмысленности расшифровки (“Абсолютный герметизм этих вещей как будто не предполагает существования читателя”1):

На подступах к развенчанной столице

И царственна,

Как бронзовый каузатив, что оживлен

Лишь мертвой зеленью, подобной

Подтекам ив, река,

И прописные — киноварь по медной сини — вербы

На противоположном берегу

Безмолвны.

Это, разумеется, не отменяет грандиозного герменевтического потенциала поэзии Еремина, но лишь указывает на дополнительный и, с нашей точки зрения, весьма принципиальный уровень его поэтики.

Фигура Александра Кондратова (1937 — 1993) уникальна даже в такой крайне нетривиальной компании, как “филологическая школа”. Не только поэт, прозаик, драматург, переводчик, но и серьезный ученый-популяризатор и — одновременно — мистик, Кондратов в значительной степени олицетворял жизнетворческий аспект наследования русскому довоенному авангарду. Грандиозный объем кондратовского наследия, знакомство с которым, по словам составителей антологии, “еще только предстоит”, требует отдельного описания. Однако и представленные в томе тексты позволяют сделать вывод о характере кондратовской поэзии, — опять-таки вполне двойственном. С одной стороны, грандиозный эпос человеческой инфернальности, высшее достижение ленинградского неподцензурного черного юмора, с другой — столь же грандиозная энциклопедия максимально формализованных стиховых форм. С одной стороны, высшие образцы пронзительного трагикомизма:

Задавили на улице гадину…

А она ведь — любила родину.

И луну, и страну, и пиво

и на книжку деньги копила…

Задавили на улице гадину,

превратили ее — в говядину…

С другой — своего рода метапародия на русскую поэтическую классику, да и на “высокую поэзию” вообще:

17! 10 + 7-ерка,

а 2 + 5 = 7-ми…

16 (ровно две 8-ерки).

17 — 9 при 8-ми.

Когда от 2-жды 2 — 4

и 3-жды 9 — 27,

пииту — 7 в подлунном мире,

а 49 — 7-ью 7.

И 18 и 16,

увы, всегда не 19.

И 5-ью на 25

дают всегда 125!