Новый Мир ( № 10 2006)

но и совершенно иной, казалось бы, поэт — тончайший лирик Сергей Кулле (1936 — 1984), в значительной степени могущий быть адекватно прочитанным лишь сейчас, сквозь призму новейших рассуждений о “новой искренности” и “прямом высказывании”. Будто-бы-детский и в то же время пропитанный глубочайшим пониманием истории и культуры взгляд Кулле позволяет вскрывать за молчаливой, инертной обыденностью целый ряд непроявленных смысловых пластов:

Сначала гильотинировали Короля.

Потом начали спорить.

Мирабо сказал:

— Наша сила — в свободе! —

Дантон сказал:

— Наше спасение — в равенстве! —

Робеспьер сказал:

— Наше величие — в братстве! —

Затем Дантон

Гильотинировал Мирабо,

а Робеспьер — Дантона.

Робеспьера гильотинировали посторонние.

В заключение

призвали Императора.

Тот не упирался.

Некоторые парадоксалистские верлибры Кулле могут напомнить Владимира Бурича или Вячеслава Куприянова, другие, строгие, интонационно целостные, скорее заставят вспомнить Геннадия Алексеева, третьи, глубоко лиричные, построенные на недоговоренности, — Арво Метса. Но вышеперечисленные классики свободного стиха сформировали достаточно узконаправленные, хотя и очень яркие, методы, для Сергея Кулле же характерно именно убегание в “соседние стилистические зоны”, поиск мерцающей поэтической речи, не отменяющей четкости и внятности говорения (между прочим, строгости ради отнюдь не всегда верлибрической, как полагают некоторые критики, — в корпусе текстов Кулле весьма велико число вполне ритмически организованных стихотворений).

Сверхгерметичный, по общему мнению, Михаил Еремин (род. в 1936), автор сконцентрированных в восьмистишии поэтическо-философских трактатов, также, пожалуй, содержит в своем методе своего рода двуполюсность, внутреннее опровержение собственных посылок. Собрат Еремина по “филологической школе”, Лосев пишет: “…поэтический язык отличается от разговорного тем, что помимо прямой референциальности слова приобретают в нем дополнительную выразительность. У Еремина это происходит за счет столкновения пестрой, разноприродной лексики с лейтмотивом его творчества — единосущностью мира. При этом в минимальном пространстве ереминских текстов <…> словам придается самостоятельная, как бы сакральная, значительность иероглифов”.