Новый Мир ( № 12 2009)

В предшествующих романах литература / память понималась как одоление хаоса, абсурда истории, как провидение в нем смысла. Пусть даже становилось понятно, что речь «всего лишь» об очередной иллюзии. (За «покрывалом Майи»угадывается хаосночи-истории – литература, реконструируя «аполлонический»день, набрасывая свой собственный «божественный покров», всего лишь заменяет одну иллюзию другой.) Что ж… В конце концов, даже если в самом противостоянии «представления»– «воле»(бесчеловечной, отчужденной от человека истории) малоистины,– литература кое-что все же отвоевывает: хотя бы собственную независимую территорию: литератор вполне может упиваться ощущением то ли победы, то ли выигрыша.

В новом романе хазановский персонаж-писатель приступает к своейкнигевсе с тем же заданием. Понять смысл хотя бы собственной жизни, а может, и смысл истории, к которой принужден принадлежать. «Флейтою связать»…Не только защитить себя «противогазом» от «испарений гнусного века», выпасть из истории – больше: заменив отчужденный или чужой и чуждый текст – своим, превратить время в вечность (потому – вчерашняя вечность).

Пусть даже ценой отказа от того, что называют жизнью (илиполнотой жизни). Литература как «эрзац самоубийства»… (Роман предлагает эффектные метафоры: «...паук, который вытягивает из себя нить, покуда не израсходуется весь до конца, и вот висит, покачиваясь на ветру, иссохший, прозрачный, посреди своей сети»; Мидас, превращающий в золото все, чего касается умирающий голодной смертью.)

…Пусть даже ценой самоуничижения, если не стирания собственной личности. («Напиши роман о сером, неинтересном человеке без имени, без профессии, без семьи, без пристанища, о том, чье имя – Некто. <…> чья бесцветность оправдана тем, что ему выпало стать свидетелем эпохи, враждебной всякому своеобразию».)

Но даже и обрекая себя, заключая себя в эти жесткие рамки, пишущий роман герой большей частью жалуется – на неуспех! На невозможность литературы.