Наступал вечер. Ветер совсем стих, а небо стало повеселей. На закате даже немного покраснело под тучами, утром могла быть хорошая погода. А могла и не быть. Бог с ней. Баню завтра буду топить. Так подумал. И долго-долго париться. Он представил, как замачивает веник в кипятке, в тазике, и лезет на горячий, чистый полок. В первый заход — мокрый веник под голову и просто полежу в жару, погреюсь. Чуть-чуть плесну где-нибудь сбоку, для мягкости, и полежу. Потом зайду как следует. Камни-то как охнут, как саданут паром в потолок. А банька тесная — наверху не дыхнуть — ничего, на карачках на полу постою, потерплю, а после уж с веничком. Вот так, вот так, вот так-то вот, ох, хо-ро-шо-о! Выползу, красный и скользкий, на крылечко. На речку смотреть стану, а от меня пар… Жалко, что Катьки нет. Малышня ведь совсем, а баню любит до визга. Юрка — здоровый уже, а не любит.
Он набил ведро чистым снегом и вернулся в дом. Здесь так вкусно пахло оттаявшей тушенкой, что у Мити радостно засосало под ложечкой. Он выбрал в кухне граненую рюмку на ножке. Тщательно вымыл, поставил на стол и залюбовался картинкой: пустой стол, покрытый вылинявшей деревенской клеенкой, и одинокая чистая рюмка на нем. Подмигнул ей и достал из сумки бутылку “Столичной”. Ему казалось, что он заслужил хорошо тяпнуть, даже захотелось надраться, но бутылка была всего одна, а надо было и на завтра оставить — после баньки вечером посижу.
Первую он махнул без закуски и сразу почувствовал, как идет хмель. Он налил вторую, чокнулся с бутылкой, посмотрел на себя со стороны и, как бы отвечая на какой-то внутренний вопрос, сказал громко: “Да, сейчас и эту выпью!” И выпил. Закусывать не стал, сел к печке и закурил. Он ждал приятного легкого опьянения, но, с голодухи ли, или еще почему, неожиданно тяжело закружилась голова. Он нахмурился, прислушиваясь к себе. Не приходило ни праздничной легкости, ни куражу. Тяжело забрала. Сразу. Митя не понимал, почему так. Он потерянно оглядел стол, кипящую картошку, все свое жилище. Все ведь было сделано хорошо и правильно. И в удовольствие. Но все это тихо тускнело и теряло смысл. Даже тошнота подступила. Значит, что-то неправильно, думал Митя, и мысли его беспорядочно заметались по ночной почему-то Москве. И сердце сжалось знакомым страхом.