Новый мир, 2002 №05

Есть в буддизме такое понятие — «корзина сутр», то есть собрание преданий и притч, составляющих основу учения. В «драгоценной корзине» содержатся три драгоценности: Будда, Дхарма и Сангха — «три источника буддийских верований и практик». Бодхидхарма — имя наставника в буддизме. Ну и так далее. Все это я вычитала во 2-м томе издания «Религиозные традиции мира» (М., 1996), но при обращении к «Мусорной корзине для алмазной сутры» много ясности мне эти сведения не прибавили. Должно быть, оттого, что, как извещают нас в начале и в конце этого буддийско-российского сочинения, писала его «короткоухая такса», а консультировал «учитель Сюй-Юнь по прозвищу Порожнее Облако». Подводя итог повествованию, автор благодарит консультантов и обращается к читателям: «Вот вам россыпь историй про моих стариков…» Истории нумерованы, как и полагается сутрам в корзине. Старики эти — лубочные прародители главной героини по русской линии, явленные из семейных апокрифов, а также ее деды и бабки и их приятели, проживающие сейчас (кто еще жив) в дачном поселке старых большевиков под Москвой близ станции Кратово Казанской железной дороги. (Короткоухой таксой главная героиня предстает временно и фигурально.)

Персонажи, изречения, ситуации дзэн прицеплены к этим историям, как мне кажется, из тех же соображений, из каких Мольер вставлял в свои комедии «турецкий» язык и «турецких» действующих лиц.

Во-первых, дзэн — это все еще модно.

Во-вторых, само такое сцепление — еще одна грань смешного.

В-третьих, помогает придать сюжету тот уровень легкомыслия и необязательности, который без усилий скрывает настоящие размышления юмористки, может быть, гораздо более сложные и нелицеприятные. В семейной саге Москвиной дзэн замещает собой тот объем, который у большинства «серьезных» авторов занят историей, идеологией и политикой. А у Гоголя и Булгакова — чертовщиной. Тематика «старых большевиков» пересекается с тематикой дзэн наподобие слов в кроссворде. Большевики по горизонтали, дзэн по вертикали. Основные термины пересечения: «просветление» и «превращение». Без «превращения» Москвина — автор сказочный и своевольный — не может обойтись. Да и сама конструкция «корзины» — тоже свежая и модная придумка: тут и мелкое дробление текста, и неожиданные жанровые перепады, и непредсказуемое течение фабул сразу в двух-трех планах. «Так… рюши, банты, здесь узор; все это к моде очень близко». Оглядитесь в электричке. Что у людей в руках? — кроссворды, сканворды.

Накушавшись судьбоносных истин, наглядевшись на фабулы, которые растут из жизни, как деревья, словом, начитавшись «Толстоевского», «Сартра — Камю» и прочая, и прочая, профессионально ориентированный читатель потянулся к рубленому тексту — к тому, что написан под номерами, «по диагонали», «с подстежкой», «через один» — смотри Милорада Павича.

Что касается заглавия, не думаю, что вымирающая компания «моих стариков» — это и есть для автора мусорная корзина. Должно быть, Москвиной понравилась звукопись (р, з, у…). Впрочем, в тексте дзенькающего романа есть опора для заглавия — эпизод сорок первый: кот Пушок был ужасный бандит. Для укрощения ему четыре раза прочитали «алмазную сутру». Он прочувствовал это, даже четыре раза воззвал на буддийский лад: «Фо! Фо! Фо! Фо!» А ночью все обгадил, в том числе и «сутру», и убежал. Пришлось «сутру» выбросить в мусорную корзину. Этот комический эпизод подпирает здание текста еще с другой стороны. Он настраивает недоумевающего читателя на нужный лад — не стоит искать в этих буддийских мотивах какой-либо идеологической утяжеленности, это просто прием «остранения» текста, перевод его из жизнеподобного жанра в развлекательный. Правда, этот намек появляется уже к самому финалу (всего «сутр» 45).