Новый Мир ( № 3 2010)

Да, именно так, отвечал Эверетт: «С точки зрения теории все элементы суперпозиции (все „ветви”) являются „действительными”, ни один не более „реален”, чем остальные. Не нужно полагать, что все, кроме одного, так или иначе разрушены, так как все отдельные элементы суперпозиции индивидуально подчиняются волновому уравнению с полным безразличием к присутствию или отсутствию („реальности” или нет) любых других элементов. Это полное отсутствие влияния одной ветви на другую также подразумевает, что никакой наблюдатель никогда не будет знать ни о каком процессе „расщепления”».

Такой оказывается плата за включение наблюдателя в квантово-механическую систему.

Несоответствие теории повседневному опыту совершенно не смущает Эверетта, но большинство физиков оно смутило, и очень. Эвереттика осталась в истории науки скорее математическим курьезом, чем реально работающей теорией.

 

Критический солипсизм

Метод критического солипсизма Пелевина позволяет построить специального вида замкнутую систему: описать писателя, пишущего текст, в котором описывается писатель, пишущий этот текст.

Почему это солипсизм — понятно: ничего, кроме этого текста, вообще говоря, существовать не может.

Критический — потому что писатель постоянно подвергает сомнению написанное и меняется вместе с текстом, который он пишет. Этот процесс может описывать только пустоту, поскольку любое нарушение ее чистоты означает выход во внешний — относительно писания текста — мир.

Станислав Лем заметил: чтобы описать пустоту, нужно много слов. Фактически мы должны убедить себя и читателя в невозможности положительного высказывания, должны показать, что любое утверждение может быть и должно быть опровергнуто. Лем называет такой текст «воплощение честности»[5](любой другой в чем-то — да лжет).

Вот пример такого текста: «Даже вот что тут было бы лучше: это — если б я верил сам хоть чему-нибудь из всего того, что теперь написал. Клянусь же вам, господа, что я ни одному, ни одному таки словечку не верю из того, что теперь настрочил! То есть я и верю, пожалуй, но в то же самое время, неизвестно почему, чувствую и подозреваю, что я вру как сапожник»[6].

Ни одного твердого утверждения мы здесь не услышим. Автор-герой этого текста постоянно себя опровергает и договаривается до прямого «парадокса лжеца»: «Я вру». В последовательности и строгости утверждения пустоты ему не откажешь.

 

Граф Т.