Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая

— Полковник, много дней не показывавшийся из палатки и не желавший никого видеть, к моему удивлению, принял меня без помех. Исхудавший, испитый, сильно небритый, с темными кругами под глазами, полнокровный некогда мужик напоминал графа Дракулу, только-только поднявшегося из гроба. Завидев меня, он горестно усмехнулся. С удивлением поглядел на протянутую руку, не спеша ее пожал. «Ну что, Войцеховский, будешь путч устраивать? Народ вон готов, одного Наливайченка хоть позови. Только и ждали, чтобы пришел кто-то их вести», — говорит. Я ему в ответ честно сказал, что никогда не рвался командовать, и что сам не знаю, как бы проявил себя на его месте. Может быть, не сумел бы вообще сохранить селение. А он закурил и ответил мне с улыбочкой, немного такой бесноватой: «Не сумел бы, Володька. Точно не сумел бы. Ты гуманист, сопливый интеллигент. Мягкотел больно. Твое время — когда мир да покой, когда строить надо да детей растить. А тут по-волчьи надобно, клыками рвать. Думаешь, приятно мне так? Думаешь, сплю я по ночам? Посмотри на меня. Счастлив я? Тоже мне, нашли кровавого диктатора! Каждый день я из себя душу по клочкам рву. Но я знаю, что делаю. Я знаю, что только так вырву жизнь для себя и нас всех. И ни о чем не жалею! Ни об одном сукином сыне, которого мы с баррикад из пулеметов положили, не жалею! И о том, что «лепрозорий» этот твой за стены переселил, не жалею. Их вообще надо было нахер сжечь. Так и знай!» Чувствовалось, что он искренне говорит. Его голос окреп, он даже гаркнул кулаком об стол, отчего в палатку настороженно заглянул один из караульных. Но затем весь как-то осунулся, обмяк. Махнул рукой, мол, что говорить-то, устал я уже это повторять. Я не перебивал, дал ему выговориться. А сам ответил ему: «Может вы во многом и правы, Семен Аркадьевич. С точки зрения выживания группы людей. Жаль только, что это выживание оказалось в ущерб сохранению самой человечности. Знаете, кем нас теперь считают за пределами лагеря? Кровожадными убийцами, отъявленными бандитами. Все нас сторонятся. А на самих людей вы часто выходили смотреть? Посмотрите вон хоть на этих безумных песенников с крестами. Разве в таком виде вы людей хотели сохранить?» А он мне в ответ гаркнул: «А в каком получилось! Больно ты умный со своей человечностью. Мне недавно пришлось приказ издать: расстрел за людоедство. Понимаешь? Жрать друг дружку начинают, скоты! Кто это, я виноват?! Я экспедиции по всей этой вонючей Румынии рассылаю, чтобы хоть какие-то крохи нам принесли. Не будь того, уже давно бы половину своих схавали. А ты говоришь, блин, «человечность». Человечность — она появляется, когда в брюхе сыто. Плохо ты, Володька, людей знаешь. Геройствовать умеешь, а понимать сволочную человеческую природу так и не научился». Ну а я у него спрашиваю: «Если она действительная сволочная, то зачем бороться тогда? Тогда впору становиться в хоровод с сектантами и петь оды Апокалипсису». А он наклонился ко мне и просипел: «А я, сынок, не «зачем» борюсь. Я борюсь, потому что жить хочется. Такой вот простенький мотив. И самый сильный, ты уж поверь! Твои идеи, может, пригодились бы где-то там, в этом твоем Содружестве, где они блин свои «вертикальные фермы» строят да озоновый слой в воздухе создают. А здесь это все не работает!»

Сделав паузу, что хлебнуть из стаканчика воды и прочистить горло, папа продолжил: