Новый мир. Книга 4: Правда

— Так что ты можешь продолжить верить этому, либо выслушать еще и мое мнение. Ты прекрасно знаешь, Дима, что я всегда была очень мирным человеком. Я никогда не могла понять, что движет людьми, которые преклоняются перед насилием, чтут силу и жестокость. И мы с тобой часто находили в этом вопросе общий язык. Так вот, я окунулась в место, которое было буквально пронизано культом насилия. Ты бывал в станице, так что мне не нужно описывать тебе, что уровень развития во всех сферах жизни там близок к пещерному. Защита от вредных факторов окружающей среды, контроль за безопасностью пищи и воды, образование, медицина, правосудие, финансовая система — все эти блага цивилизации, которые в Генераторном были нам доступны, там отсутствовали напрочь. Больше того, они там даже не почитались. Словно в глубокой древности, мужчин там воспринимали как воинов и охотников, женщин — как матерей и хранительниц очага. За исключением абсолютно ничем не обоснованного отождествления себя с некогда существующим Украинским государством, а также с некогда почитаемым там казачьим движением, станица не имела вообще никакой культуры. Но даже этот рудимент культуры пошел общине не на пользу, а во вред — ведь он обязывал их ненавидеть лютой ненавистью всех тех, кого, по их канонам, стоило считать «историческими врагами»: россиян, их правопреемников, их союзников, а также тех, кто не достаточно сильно их ненавидит. Сейчас я понимаю, насколько глупой была сама мысль о том, что среди этих людей мы могли найти безопасное убежище. Казаки были чрезвычайно воинственны, и при этом начисто лишены стратегического мышления. Они яростно терроризировали войска ЮНР и тех, кого считали коллаборационистами, до тех пор, пока против них не предприняли карательную акцию. Лидеры ЮНР были так же воинственны и жестоки, как предводители казаков. И их акция была соответствующей.

От неприятных воспоминаний она закусила губу:

— Ты видел, на что способно химическое оружие, Дима. Но тебе к тому времени было 32 года, ты был взрослым мужчиной и солдатом. А я увидела это в 16 лет. Я была медсестрой-добровольцем. Через меня прошло больше сотни людей с тяжелыми химическими ожогами. У нас не хватало средств не только на то, чтобы обрабатывать ожоги — не хватало даже болеутоляющих. Вопли и плач людей не стихали сутками ни на секунду. Я никогда не думала, что в, казалось бы, бессвязных стенаниях может быть так много неповторимых оттенков страдания.

По лицу Мей пробежала тень.

— Казаки, со всей их суровостью и маскулинностью, не задерживались надолго в полевом госпитале. Они хорохорились, били себя кулаками в грудь, громко чертыхались, клялись, что отомстят. Но как только они понимали, что страждущим плевать на все это — они тут же поджимали хвосты и убегали, покровительственно бросая нам, женщинам, слова вроде «Позаботьтесь о них». Они уходили туда, где не могли слышать криков, не видели обезображенные газом тела, не чувствовали вони от гноящихся ран. И там они курили, беседовали, тяжело вздыхали, жаловались на свои душевные терзания, строили заведомо бессмысленные планы мести. А мы, женщины, были рядом с теми, кто мучился и умирал. Смазывали их ожоги малоэффективными целебными мазями, годными разве что как плацебо. Кормили их из ложки. Выносили из-под коек испражнения. Стирали залитые мочой и замазанные сукровицей простыни. Держали бедных людей крепко и шептали им на ухо что-то ласковое, пока те кляли нас на чем свет, ведь в этот момент хирург-самоучка, чьи чувства уже атрофировались от перенапряжения, молча отрезал им отмершие участки кожи и охваченные гангреной конечности, а их «наркозом» были сто грамм вонючего самогона. Мы даже спали там же, среди их стонов, кашля и бессвязного бормотания. Я бы так хотела тогда иметь власть, чтобы заставить мужиков, всех до единого, спать там же! Я бы заставила их смотреть на то, к чему привел их «крестовый поход». Заставила бы «героев», которым повезло остаться целыми, важно объяснять человеку, которому химикаты выели глаза и превратили лицо в уродливую маску, что его жертва была оправдана!

При последних словах высокий, теплый голосок Мей тронул ощутимый гнев, который не приглушило даже время. Но она быстро совладала с чувствами, и ее интонации снова сгладились.