Новый Мир ( № 1 2002)

В первых кадрах мы видим мужчину (Марк Ринельс), спящего на полу, в захламленной комнате среди нераспакованных коробок с вещами. Камера медленно панорамирует, показывая тело, свернувшееся в позе зародыша: руки, ноги, кусок лица — тяжелый, нездоровый сон отчаявшегося человека. Потом он вскакивает, лихорадочно натягивает одежду, чтобы впустить женщину (Керри Фокс), не слишком красивую, с тяжелым, странным, настороженным и в то же время ожидающим взглядом... “Мы разве договаривались?” — “Нет”. В растерянности он предлагает ей кофе... И вот уже двое лихорадочно слипаются в одну плоть: тяжелое дыхание, обнаженные груди, ягодицы, “скрещенье ног”, торопливо надетый презерватив... Торопливый, голодный секс, почти не приносящий удовлетворения. Сразу вслед за тем она, быстро собрав одежду, уходит, не сказав и двух слов. Чтобы через неделю зачем-то прийти опять...

Постепенно их тела все больше привыкают друг к другу: вот мы видим, как они раздеваются, глядя в глаза, синхронно снимая обувь, часы, белье... Вот — ласкают друг друга с щедрой, раскованной нежностью. Вот он смотрит, сидя в кресле, на нее — спящую... Тело каждого понимает, что нужно другому, оба они хотят одного и того же, и безмолвный телесный контакт становится спасительным островком жизни в хаотическом, чуждом мире.

Этот мир за стенами его убогой холостяцкой берлоги снят мечущейся, стремительной камерой — осколки лиц, обрывки разговоров, жесткие взгляды, агрессивное нетерпение, тотальная неприязнь... Этоегомир — бар, где он работает, вечно надирающиеся к вечеру посетители, нерасторопные подчиненные, раздражающее начальство... Такой же одинокий и еще более несчастный друг Виктор — “брат-близнец”. Воспоминания об оставленной недавно семье... Они накатывают снова и снова — сквозь стылую синь обоев в его нынешнем, неприглядном жилье проступают теплые, охристые стены, фотографии, книги, слышится детский смех... Пространство воспоминаний дано в рапиде, как сон, как галлюцинация, как утраченный рай, где муки ревности еще не выстудили тепло совместного бытия: можно невзначай притулиться к уснувшей жене, прикоснуться к лицу ребенка... Покинув однажды этот невыносимый “рай”, герой остался ни с чем: постылая, “временная”, на шесть лет затянувшаяся работа, неудовлетворенные артистические амбиции (Джой когда-то мечтал стать музыкантом), проигранная жизнь... Его одиночество бросается в глаза, как физический изъян; оно — во взвинченной нервозности жестов, в затравленных глазах, в горестных складках у рта...