Новый Мир ( № 1 2002)

Хрипло скуля, Ева бесполезно хваталась морщинистыми лапами то за один прут, то за другой. Шерсть на загривке стояла дыбом. Она злобно скалилась, и перламутровая слюна пузырилась на клыках.

Музыканты уже выходили в зал. Шагающим следом приходилось поспешать.

Древко прогибалось и угрожающе поскрипывало.

Путешествие

Кушнер Александр Семенович родился в 1936 году. Поэт, эссеист, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Живет в Санкт-Петербурге.

Эфес

1

Я хотел бы увидеть Эфес, да была жара,

Жалко было потратить полдня на поездку в глушь

И еще полдня, чтоб вернуться; а тут гора,

Белозубое море, а в номере — пресный душ.

Я хотел бы увидеть одно из семи чудес

Мира — храм Артемиды в Эфесе, да в шесть утра

Надо было вставать, а мне нравился здесь навес

Полосатый и тень; а еще, я сказал, жара.

В ресторане белели салфетки, Эфес, прости,

Так приятно за столиком в первом сидеть ряду,

Бог с ним, с амфитеатром, вмещавшим до двадцати

Тысяч зрителей, так я решил, к своему стыду.

Боже мой, ведь в Эфесе и дом сохранился тот,

Где закончила дева Мария земные дни.

Отпущенье грехов обещал на семь лет вперед

Пий Двенадцатый путнику, — только зайди, взгляни.

Никогда не прощу себе слабости, сна души,

Развращенной морским купаньем и ветерком.

А с другой стороны, всюду Бог, — так живи, дыши,

Плавай, радуйся жизни и с Ним говори тайком.

2

Я все-таки, представь себе, в Эфес

Отправился в четверг, через неделю!

Я лучше, чем я думал: я небес

Достоин, предпочел я их отелю

И видел все, о чем сказал уже,

И вспомнил: это город Гераклита

Эфесского, вменившего душе

В обязанность огнем пылать открыто.

Он, плачущий философ, из огня

В слезах таскал для нас свои понятья

И, может быть, в виду имел меня,

Тебя, всех, всех, для нас свои объятья

Горячие раскрыв: огонь течет,

Меняется душа, взрослеют дети,

Гори и ты, как этот небосвод,

Как знойные пылают горы эти.

* *

*

Бродя средь римских мраморных руин,

Театров, бань — в мечтаньях и в истоме,

Нет, я не знаю, что такое сплин!

Слуга себе, и раб, и господин,

Я даже побывал в публичном доме.

В том, что осталось от него: бруски

И пни колонн, оплывшие обломки

И диких трав пучки и колоски.

И никакой хандры или тоски!

И перекрытий тени и потемки.

Над постаментом, где бы мог стоять

Приап, допустим, может быть, Венера,

Клубился зной; две бабочки, под стать

Двум лепесткам, задумав полетать,

Взметали пыль горючую, как сера.

И дом разврата, в блеске белых плит,

Повергнут в прах, распахнут и низложен,

Внушал печаль прохожему, — не стыд,

Был чист, как совесть, временем отмыт,

Отбелен ветром и облагорожен.

* *

*