Новый Мир ( № 11 2005)

Это был конец июля, оперный театр уходил в отпуск. Саломея пела чуть ли не последний в сезоне спектакль, а через неделю мы вдвоем улетали в Стокгольм, где она должна была петь Вагнера. Я уже защитил докторскую диссертацию и только что получил звание профессора. Все вокруг было кругло, жизнь улыбалась. Ничто не предвещало нездоровья Саломеи, и у нас не было собаки. В Москве никто еще не ставил стальных дверей в квартирах, а машины, хотя изредка их и угоняли, не стояли на противоугонной сигнализации. Я никогда не ездил на “Волге” — у нас с Саломеей были веселенькие “Жигули” красного цвета пятой модели. Не очень дорого, но по тем временам прилично. А как свободно было на московских улицах! Из дома до театра мы долетали за тридцать минут. Лишь иногда перед арбатским туннелем, возле здания Министерства обороны, приходилось ждать, потому что по Кутузовскому с Рублевки или из Кремля мчались правительственные машины с эскортом. Но не так часто это случалось, и задержка нами почти планировалась. Ездят и ездят, можем и подождать.

Я отвозил Саломею в театр всегда за полтора-два часа до начала спектакля. И вот именно в тот день, подъехав к светофору, напротив памятника Гоголю — почти безликому, а не тому, который сидит по другую сторону площади, во дворе дома графа Толстого, где умер писатель, совершив перед этим акт вандализма: сжег в камине рукопись второго тома “Мертвых душ”, — мы поняли, что несколько минут простоим. Вот тут я и посмотрел вбок, направо. На каменном заборе Министерства обороны, у меня под носом, висела афиша. Ну мало ли афиш в Москве? Но сердце забилось: это был театр, в котором работала Серафима, вот на афише и ее фамилия. Театр гастролировал в Москве, в помещении Малого, уже, видимо, отправившегося в отпуск или на гастроли, и сегодня Серафима играла в пьесе Островского. Рассмотрел я афишу уже возле театра.

Я благополучно довез Саломею до Большого, сказал, что приеду к последнему акту, послушаю финал, покричу “браво”, а потом можем поужинать в ВТО, в ресторане Всероссийского театрального общества на Пушкинской площади. ВТО тогда еще не сгорело, и ресторан работал на первом этаже.

Публика теснилась возле входа в Малый театр. Его сторожил, сидя в кресле, бронзовый Островский. Не так-то москвичи и любили провинциальных гастролеров, если они не из Ленинграда (Товстоногов) или Тбилиси (Стуруа). На другие спектакли шла в основном публика приезжая, которой любопытно было скорее посмотреть знаменитое здание.