Новый Мир ( № 11 2005)

— Хорош, хорош, молод, ладен, жена тебя хорошо содержит, докторскую защитил, знаю, знаю.

Серафима сидела без того тяжелого халата, в котором была на сцене. Парик и грим только подчеркивали ее моложавость: под накидкой угадывалось ничуть не постаревшее тело. Я тоже следил, как мог, за ней, амплуа основных героинь она мужественно оставила лет десять назад, но своих “старух”, оказывается, носит как награду. Вот это характер, вот это дар!

— Ну, рассказывай, рассказывай, — говорила она своим тяжелым голосом и знала, что, пока говорит, никто не осмелится даже словечка вставить. — Рассказывай, как учился, как защитил диссертацию.

При этом она не смотрела в мою сторону, а пристально и сосредоточенно вглядывалась в отражение своего лица в зеркале, держа наготове большую театральную пуховку с пудрой. Но я знал, что в ее демонстративный обзор попадаю и я — молодой человек сорока лет в чистых ботинках и с испуганными глазами.

— Вот профессором стал, — почти по-петушиному от смущения прокукарекал я.

— Во-он как! Про это мне еще не успели доложить. А детей у вас, значит, нет? У меня тоже нет, что делать, значит, такая судьба, надо примириться. Жена твоя поет хорошо, я ее слушала, когда она приезжала в Алма-Ату. Жалко, что ты не приехал, повидались бы. Я бы вас отвезла к себе на дачу, покормила мантами. Среднеазиатские пельмени, не зыбыл? Накормили бы, чекалка? — Серафима вдруг оторвалась от собственного лица и скосила глаза в зеркале на молодого человека.

Он уже доел грушу и аккуратно отирал пальцы носовым платком, выглядел он не слишком довольным. Меня в этот момент резануло: чекалкой — диким-диким, голодным шакалом — в свое время она называла и меня.

— А ты, кстати, чего сиднем сидишь? — повернулась Серафима вместе с тяжелым стулом к амбалу. — Ну-ка марш, принеси винца, эту встречу надо спрыснуть.

Когда мальчик встал и пошел, под ним, кажется, начали прогибаться половицы. Это ведь все было еще до реконструкции Малого театра. На меня он даже не взглянул. Откусок от груши, когда проходил мимо меня, пульнул в урну и вышел. Похоже, он что-то обо мне слышал раньше и теперь, молодой геронтофил, заревновал. У меня появилась возможность хоть что-то без свидетеля молвить. Я приготовил самую естественную и обаятельную из своих улыбок.

— А вы, Серафима Григорьевна, всех, как меня в свое время, чекалками зовете? В пьесе Вампилова...