Новый Мир ( № 11 2012)

В детстве Артем одно время собирал марки. Получалось это у него здорово, поскольку в его распоряжение поступали иностранные конверты папиной переписки, а больше ни у кого из знакомых юных филателистов не было ни таких конвертов, ни такого папы. А потом случился Артемов двенадцатый день рождения. И один из папиных сослуживцев (видимо, сильно отцу обязанный, что до сына дошло гораздо позже) подарил ему заграничный кляссер. Уже полный самых разных и редких марок, расставленных по страницам длинными сцепленными сериями, похожими на маленькие поезда. Птицы, насекомые, города, знаменитости и даже предел мечтаний — динозавры! И предусмотрительно не отклеенный ценник сзади: четырехзначное число и дважды перечеркнутая буква S, знакомая каждому по карикатурам о гнилом капиталистическом Западе.

Больше Артем марок не собирал. Не было смысла. Цепочка сложных ритуальных действий, придававшая почти магическую ценность этому занятию, мгновенно и по всем статьям проиграла ценности простой и реальной, предметной, пакетной и выраженной цифрами. И так было с тех пор всегда. Там, где нагнетались туман и морок, взгляд и нечто, культура и духовность, на самом деле, он знал, банально не хватало бабла. Все, реально стоившее внимания и денег, шло без затей и в комплекте — достаточно знать места и располагать адекватной суммой.

Не вписывалась в схему только Таня. Но Таня вернулась! — и теперь он мог разглядывать ненужные деньги никогда не существовавшей толком страны с ласковым и теплым восхищением, как смотрят на первые одуванчики или пушистых котят.

Когда в дверь позвонили, а потом нетерпеливо затарабанили, Артем так и пошел открывать, оставив их разложенными на диване. Уже в прихожей спохватился, вернулся, собрал боны в стопочку — они были на вид и на ощупь совсем новенькие, ровные по краю, как говорится хрустящие (хрустеть Артем, конечно, не пробовал) — и сунул в выемку за диваном, прикрытую линолеумом, где под руководством Тани у них был организован тайник.

В общем, к моменту подхода Артема к двери она уже эпилептически сотрясалась. Было бы странно не поинтересоваться, кто это такой нервный, и он мультипликационно спросил:

— Кто там?

Ответили многоэтажно.

Естественно, следовало развернуться и уйти, пригрозив через дверь милицией за хулиганство. Но Артем узнал голос и поэтому открыл.

Ввалился Дима Протопопов.

Видок у него был еще тот. Если бы известный телеведущий хоть раз появился в кадре со столь впечатляюще подбитым глазом, распухшим знаменитым носом и в накинутом на плечи, как боевая бурка, живописном бомжачьем пальто, в следующий раз его “Города” смотрели бы и те полстраны, что отродясь их не включали. Определенно следовало посоветовать ему подобный имиджевый ход, отвлеченно размышлял Артем, стараясь не обращать внимания на непрерывный мат и безумные глаза нежданного звездного гостя. Что ему надо вообще?

Догадавшись, он тем не менее попытался и дальше держать себя в руках и сообщил корректно:

— Таня вышла только что. Странно, что вы не встретились.

— Встретились, <… … …>!!! — заорал Протопопов.

Его однозначно пора было выставлять, но Артем не знал как.

— Послушайте, Дмитрий… — он не вспомнил отчества, — не знаю, какие у вас могут быть дела с моей невестой, но…

— Невестой, <… …>, — взревел Дима. — <…> с ней ты можешь, а когда эти <…> ее похитили, сидишь тут, как последний <… … …>!

— Похитили? Таню?!

И квартира завертелась, и время ускорилось, и дальше Артем мало что помнил — ни как впрыгнул в джинсы, ни как схватил ключи от “вольво”, ни как ринулся вниз по лестнице, увлекая за собой матерящегося уже больше по инерции Протопопова, — вообще ничего он не помнил и не соображал, кроме одного-единственного: найти, догнать, изничтожить гадов, посмевших!!! Дима Протопопов его настроение разделял ощутимо и живо, а потому вдруг оказался классным и незаменимым парнем, каким и должен быть настоящий друг.

А пистолет (легкая травматика весьма внушительного вида, подаренная все тем же другом отца на двадцать второй день рождения: сейчас, мол, такие времена, что надо, надо иметь под рукой!) лежал, как всегда, у него в бардачке.

 

Пропало все.

И я сам в этом виноват.

Нельзя подключать к интимным, семейным делам посторонних людей. Наемников, для которых ни одна купюра никогда не была чем-то большим, нежели просто дензнак. А следовательно, значение имеет только количество, денежная масса — а также легкость и быстрота доступа к ней, желательно минуя посредников и наследников.

Жара. Поздний вечер, а никакого облегчения. У Менделя Кацнельсона, прошедшего лагеря и штрафбат, было больное сердце и множество, наверное, других болезней, о которых я и понятия не имел. Но я-то для своих лет железно здоров, и никакая жара не станет последней соломинкой, способной сделать неподъемной тяжесть мира на моих плечах. Я вынесу все, даже громадный груз собственных преступных авантюр и нелепейших ошибок — совершенных, впрочем, ради страсти, ради любви. Сомнительное облегчение, но в нынешней критической ситуации не будет лишним и оно.