Новый Мир ( № 12 2012)

Очевидно, что к украинской литературе принадлежит все, написанное на украинском языке, вне зависимости от темы, места действия, культурных традиций, на которые опираются авторы. Из текстов на иных языках к ней относится то, что обладает преемственностью по отношению к традиции местной, связано с ее продолжением и развитием, транслирует ее вовне или преломляет в ситуации полиязычия и поликультурности. Зачастую в творчестве одного автора бывает трудно провести грань — стал ли конкретный текст явлением украинской или русской (польской, еврейской и т. д.) культуры, и вот тут-то решающим может оказаться вопрос бытования, тех контекстов, в которых не только создается, но и воспринимается художественное явление.

Сделаем две оговорки. Во-первых, не только автор может принадлежать двум литературам, как Гоголь, но даже отдельно взятый текст со временем может сменить или расширить национальную сферу бытования (многоязычная литература украинского барокко или поставстрийская культура Центральной Европы). Во-вторых, мы различаем украинскую культуру и культуру Украины. Михаил Булгаков и Бруно Шульц, безусловно, входят во вторую, но не в первую.

Литература мейнстрима в принципе бытует иначе, нежели жанровая, — здесь крупная форма не занимает такого исключительного места в литературном процессе, даже если речь идет о прозе, не говоря уж о поэзии. А потому основными площадками для публикации остаются журналы, антологии, сборники. Это втягивает русскоязычных авторов Украины в российский литературный контекст — уже потому, что площадок там несоизмеримо больше[33]. И уже там, в пространстве русской литературы, перед ними открывается несколько путей. Один из них — укорененность в украинском контексте, осознанно или подсознательно осуществляемая трансляция местных культурных особенностей вовне — с неизбежной их адаптацией для инокультурного читателя. Пожалуй, самые известные примеры — Ульяна Гамаюн (Днепропетровск), Александр Кабанов (Киев), Илья Риссенберг (Харьков).