Новый Мир ( № 4 2002)

Между тем православная церковная традиция, так же как и ветхозаветная, не только предписывает благоговение в отношении священных имен, но и отчетливо сознает связь между знаком и означаемым. В церковно-славянском языке имена “Бггъ” и “Гдъ”, как и другие сакральные слова, писались сокращенно, с титлом над ними, что служило указанием на необходимость особого отношения к ним, в то время как слова “Богъ” применительно к языческим кумирам и “Господъ” в значении “господин” писались полностью2. Я понимаю, что грамматика современного русского языка не может вернуться к правилам грамматики церковно-славянской, принципиально отличной, но извлечь из этих правил уроки, по-моему, следует.

При этом нельзя не отметить, что в некоторых случаях, по справедливому наблюдению О. В. Гаркавенко, кощунственным является именно написание слова “Бог” с заглавной буквы. Например, когда в газетной заметке об исполнительнице ролей в эротических фильмах с пафосом утверждается, что “ее Бог — любовь” (автор, видимо, не знаком с высказыванием Апостола Павла о подобных лицах, что “их бог — чрево, и слава их — в сраме” /Фил. 3: 19; ср. 2 Кор. 4: 4/). Или когда высокообразованный специалист Кирилл Кобрин в своей статье о футболе дает название “О природе толстокожего Бога: заметки историка”3. Автор статьи тоже цитирует Мандельштама, строки которого вынесены в эпиграф: “Обезображен, обесславлен / Футбола толстокожий бог”. Верный текстологической точности, Кобрин сохраняет орфографию Осипа Эмильевича в цитате, но уверенно поправляет его в собственном заголовке...

Думается, все эти наблюдения подводят нас к мысли о том, что выбор прописной или строчной буквы в слове “Бог” и в производных от него словах (“Божий”, в иных случаях — “Божественный”) связан не с тем, какими частями речи или членами предложения они формально являются и являются ли вообще членами предложения в определенных словосочетаниях, а с тем, к кому (или к Кому) они относятся (или по крайней мере должны относиться).