Новый Мир ( № 4 2010)

Рассеянное «конечно» выносит центр высказывания вперед, делает высказанное несущественным — и жизнь уже не так прекрасна, и смерть уже не так страшна, «одна цена» уже виднеется вблизи. Между тем, с точки зрения строгой прямолинейной семантики, «конечно» только усиливает разводящий смысл сказанного.

Для нас с вами важно и другое: поэзия формируется именно как поэзия в кругу людей, чутких к интонации и ритму, то есть в профессиональной среде. Это почти тавтологическое утверждение, и все же. Кинозвезду, например, наполовину формирует индустрия Голливуда, наполовину — выраженная в кассовых сборах народная любовь, и успех является решающим фактором. Возможен ли поэт, не обладающий своей интонацией, не признанный цехом, но преодолевший рамки физического существования? Пример Асадова показателен — он существует в настоящее время как повод для книжного бизнеса, но не как поэт.

Поэт взаимодействует, с одной стороны, с ритмами и темпом времени, с другой — с так или иначе протекающим кризисом привычных выразительных средств. Сейчас это, если можно так сказать,кризис кризиса силлаботоники. Наверное, эту мысль стоит пояснить.

Лет 10 — 20 назад мы имели дело с кризисом силлаботоники — то есть наив­­ные ямбы и хореи практически не работали, и живые стихи чаще возникали на основе расшатанных ритмических структур — от дольника до акцентного

стиха. Более того, лично у меня возникла надежда, что эта расшатанность может нащупать другой устойчивый центр — не силлаботонику, а сложнее устроенную, но все же вполне регулярную новую систему стихосложения. За прошедшие годы, однако, появилась скорее усталость от расшатанности. Дольники, сбитые размеры начали внутри себя нащупывать устойчивые ритмы, и часто это оказывались «отдохнувшие» дактили и анапесты, как бы переоткрытые с черного хода.

Я намеренно не пишу о верлибре. Лет двадцать назад мы столкнулись с веселым изоляционным мошенничеством русского верлибра. Сейчас притоплены гигантским количеством верлибров как бы одного совокупного автора, к тому же переводного. Это вполне в духе конвенциональной «мировой поэзии»; если называть вещи своими именами (а почему бы нет), это — недопоэзия, следовательно — не поэзия.