Новый Мир ( № 4 2012)

Я, когда прочитала это стихотворение, сразу же вспомнила (хотя здесь совсем другая обстановка), как за ЕШ кто-то гнался по зимней вечерней Венеции, как она от него убегала, как было страшно и пустынно и как она все-таки спаслась. Это ощущение ужаса, который она испытала, мне не передать. Я думала, у нас есть письмо, где она об этом пишет. Но нет. Когда ЕШ была в Италии, она писала нам каждый день из Рима (из интернет-кафе на площади с тритоном), а когда она бывала в других городах, мы каждый день звонили ей по телефону. И это был устный рассказ, который я, находясь под сильным впечатлением от услышанного, несколько раз пыталась пересказать, когда кто-то заводил речь о Венеции. Но это нельзя пересказать. Я оказывалась в ситуации, как если бы я начинала говорить на малознакомом иностранном языке: после полуфразы — обрыв. Я думаю, здесь, в этом стихотворении, ощущение смертного ужаса, сходного с тем, что она испытала тогда и что звучало в ее голосе.

ОЮ:Но, думаю, при всей привязанности к Италии, Петербург все же остался для нее первым домом навсегда, даже и в смерти. Собственно, Петербург — сам по себе смерть, это знают все, кто там вырос: смерть, привычная, любимая, в которую мы рождаемся, и Лена от него не смогла и не захотела бы отказаться. Но от Италии, второго дома, оказавшегося временным, отказываться приходилось. И Италия стала страшной.

OM:Получается, что от Петербурга и невозможно отказаться, он ждет любого — по ту сторону.

ОЮ:Ну, положим, не любого, а любого петербуржца. Хотя, конечно, соблазнительно представить, как ныне уже, вероятно, не такой уж идикойтунгус, или зырянин, к которомуТютчевав советское времяприводили, или все ещедруг степейкалмык умирает у себя на кошме, или на шкуре, или в районной больничке, окруженной полярной ночью, и оказывается на том свете в Петербурге среди зеркальных сияний небес и реки. А то и зулус какой-нибудь. Но поверить в это трудно.

ОМ:Однако так это и получается в образе, который ты сам предлагаешь. И ЕШ тоже часто говорила о близости Петербурга к царству мертвых как о причине особой напряженности духовной жизни в этом городе. Еще она много раз говорила о важности того, что ее детство прошло в так называемом «Египетском доме» на улице Каляева (или, как она сама говорила и писала, облагораживая советское название,на Каляевой; сегодня это, впрочем, снова Захарьевская), под сенью бога Гора и фараонов, «как будто провела детство в пирамиде».