Новый Мир ( № 4 2012)

Поэт фотографирует все, что видит по ту и по эту сторону жизни, во сне и в яви, фотографирует себя — изнутри и снаружи. Изнутри — своего виденья, но и изнутри тела, как это было, например, еще в «Элегии на рентгеновский снимок моего черепа». Снаружи — беспощадно: «Вести из старости, на улице»:

 

Вдруг зеркало по мне скользнуло,

Чуть издеваясь, чуть казня, —

Придурковатая старуха

Взглянула косо на меня.

 

Если зеркало — окно, то здесь это окно в старость.

ОЮ:Старость была почти равна для нее смерти и чуть ли не хуже. Если я не ошибаюсь, старость оскорбляла ее как таковая.

ОМ:Сейчас еще трудно сказать, что мы «вчитываем» в стихи последней книги, зная, что она последняя. Я уже говорила, что, при всем головокружительном разнообразии тем и образов, у ЕШ были устойчивые мотивы, к которым она возвращалась на протяжении всей жизни.

Вот стихотворение-двойник к «Это было Петром, это было Иваном…»:

 

Земля, земля, ты ешь людей,

Рождая им взамен

Кастальский ключ, гвоздики луч,

И камень, и сирень.

 

                                      (1981)

 

Или вот двойник к «Вестям из старости» — «Как стыдно стариться...»:

 

Я знаю — почему так больно,

Но почему так стыдно, стыдно...

                   (1994)

 

 

Это стихотворение трогает вообще любого читателя, даже совсем не читателя стихов. У ЕШ много таких стихов, которые, с одной стороны, очень просты по речевому жесту, а с другой стороны — очень диалогичны по отношению к мировой литературе, поэтической, философской или мистической. И старость она (будучи вечным подростком, мудрым ребенком-небожителем) описывает такими простыми словами именно потому, что они для нее часть разговора с предшественниками. Мало кто из мудрецов и поэтов не остановился у этого страшного зеркала. Вот, например, старик, стыдящийся своей старости, — из антологии китайских поэтов академика Алексеева (ЕШ и китайская литература — отдельная и важная тема): «Седой волос пьяного старика смешон. Конфужусь».

Я не уверена, что старость для нее была равна смерти. Скорее это был предмет для осознания и для внутренней работы, поэтической и человеческой. Смерть не может быть предметом работы, обработки, потому что последнее слово — в любом случае за ней.

ОЮ:Я не думаю, что старость была для нее равна смерти. Я думаю, что умирать ей было не стыдно, а стареть — стыдно. Люди бывают разные, некоторым стыдно умирать, а стареть — вроде бы и ничего.