Новый Мир ( № 6 2002)

И ловчу, чтобы в дурочках мне пребывать всегда.

Пасторальная вроде картинка: чем бы старики ни тешились — делать-то все равно нечего. Пенсия идет, какие их заботы... Но читаешь дальше — и стыдно становится за такие мысли.

Ты, проигрывая, глядишь, как раненый тигр.

И война для мужчин...

Вот оно. Нет старика. Есть мужчина, ибо он мужчина всегда:

...И война для мужчин, знать, одна из азартных игр, —

На аренах времен... Слава Богу, ты вышел живым,

Хоть попал в сталинградский, в кровокипящий тигль...

Я легко мог и не знать по невежеству ничего, кроме того, что его — так любят, об этом мужчине. Но, слава Богу, знаю. Есть у него стихотворение. “Военная песня” называется(“Враг отступает. Мы победили. / Думать не надо. Плакать нельзя...”).Его еще можно было назвать “Вечерняя песнь победителя”. И теперь, через много летпосле парада,приходится делать какие-то невозможные усилия, когда нужно прочитать это державинского размера стихотворение без слез:

....................................

В полураскрытом чреве вагона —

Детское тельце. Круг патефона.

Видимо, ветер вертит пластинку.

Слушать нет силы. Плакать нельзя.

В лагере смерти печи остыли.

Крутится песня. Мы победили.

Мама, закутай дочку в простынку.

Пой, балалайка, плакать нельзя.

С каким же грузом памяти приходится жить нашим, теперешним, “старосветским” героям. (Я назову имя этого мужчины — патриарха, возлюбленного, воина, победителя, поэта. Семен Израилевич Липкин.) Не теряя при этом любви. И как во все времена, в одном из этих двух немолодых спутников исподволь, вдруг, расцветает женщина, ибо она женщина — всегда. Она, будто каким-то легкомысленным жестом, вдруг смахивает всю, хоть и лично выстраданную, патетику:

 

Но ты к глупостям не прислушивайся моим.

Дама бубен — с цветком, с сердечком — дама червей,

Я трефовая и — твой лучший в судьбе трофей,

Хоть досталась легко, ты и в этом — козырный туз.

Так проявляется в этой женщине ее кокетство. А потому как перед нами — умная женщина, то и кокетство ее столь утонченно, столь скользяще-мимолетно, что тут же, казалось бы, идет на уступку мужчине. И только женщина, обладающая подлинной красотой, понимает: именно мимолетное, именно промелькнувшее — не забудется, очарует навсегда.

Но я, читатель, смотрю на эту женщину с восхищением, почти забывшись и открыв рот, как подросток. А она, словно устало улыбнувшись, “заканчивает аудиенцию”:

Вечерком мы играем, но утро-то — мудреней, —

По утрам мы сдаемся на милость печальных муз.