свой народ ведет в пустынные облака
и тебе лужковской кепкой машет издалека.
* *
*
Когда-то и я работал водителем автобуса.
О, что это был за чудесный автобус:
длинный и фиолетовый, как баклажан!
Двери его открывались почти без шипения,
кожаные сиденья еще долго хранили
оттиски пассажирских спин и седалищ,
двигатель довольно урчал.
Такое вот обычное счастье,
длинное, фиолетовое счастье быть.
Вместе мы возили инвалидов к морю.
Как говорил Лисандр, директор автобазы:
“Что нужно человеку, чтобы встретить пропасть?
Отвесные скалы, голодные волны,
чайки, раскаленные добела от злости,
и наша автобаза…”
О, эти милые существа, бывшие герои,
калеки всех возрастов и мастей!
Один безногий старикан в медной бейсболке
учил меня песням ахейского спецназа,
помню:
“Жил бы я у большой реки,
был бы я молодым и голым
и смотрел бы, как твердеют твои соски
над моим глаголом…”
Хорошо быть водителем автобуса,
роскошного автобуса для инвалидов,
особенно в Спарте.
* *
*
2010 год, январь, потерянность вокзала,
чему, блаженный идиот, ты улыбаешься устало?
Снег, перемешанный с золой и пахнущий копченой воблой,
вот человек — внезапно злой, вот человек — внезапно добрый,
разрушив собственный дурдом, он выбрался из-под завала,
еще не знающий о том, что жизнь его поцеловала —
в свирепой нежности своей, как примиряющая сила,
он думал, что простился с ней, а жизнь его не отпустила.
Острое
Оттого и паршиво, что вокруг нажива,
лишь в деревне — тишь да самогон в бокале,
иногда меня окликают точильщик Шива
и его сестра — смертоносная Кали:
“Эй, чувак, бросай дымить сигареты,
выноси на двор тупые предметы…”
Так и брызжет слюною точильный круг,
оглянись, мой друг:
у меня не дом, а сплошные лезвия-бритвы,
вместо воздуха — острый перец, постель — в иголках,
а из радио — на кусочки рваные ритмы,
да и сам я — весь в порезах, шрамах, наколках.
Если что и вынести, то вслепую —
эту речь несвязную, боль тупую.
Так пускай меня, ай нэ-нэ, украдут цыгане,
продадут в бродячий цирк лилипутов,
буду ездить пьяненьким на шарабане,
всё на свете взрослое перепутав.
Воспитают заново, как младенца,
завернут в наждачные полотенца,
вот он — ослепительный Крибли-Крабли:
руки — ножницы, ноги — кривые сабли!
Язык в крапинку