Новый Мир ( № 7 2000)

Отнесемся с подобающим вниманием к столь важной вести. В этих стихах все начинается с Целого и все приходит к нему (Бог здесь не в деталях, а в Целом, в глубинном и внутреннем). Нам этого недостает — мы погрязли в дробном, в “литературе”. Стихи Зинаиды Миркиной говорят о Начале — встрече с Единым в Его (нашей) тишине.

Олег МРАМОРНОВ.

*

В поисках “русской картины мира”

В ПОИСКАХ “РУССКОЙ КАРТИНЫ МИРА”

Валентин Непомнящий. Пушкин. Русская картина мира. М., “Наследие”, 1999,

544 стр.

Бывает, что в крепко построенных, обладающих несомненной внутренней органикой текстах встречается вдруг деталь, которая поначалу производит впечатление неуместной, излишней, мало связанной с остальным содержанием, а при более пристальном рассмотрении оказывается ключевой, воссоединяющей смысловой континуум. В книге Непомнящего тоже есть такая деталь. Это обширная цитата из “Пира” Данте, содержащая классическое различение четырех уровней истолкования текста (уровни буквального, аллегорического, морального и анагогического смыслов). Процитировав Данте, Непомнящий сразу оговаривается: “Можно не применять начертанную им схему буквально”. И действительно не применяет ее. Спрашивается: зачем же было делать столь пространную выписку? Лишь затем, чтобы подчеркнуть собственную приверженность к анагогическому “сверхсмыслу”, или “духовному объяснению”? Но эта приверженность и так очевидна любому, открывшему книгу Непомнящего. Думается, выписка нужна была ему для другого: для опоры на филологическую традицию, которой Непомнящий следует. Рискнем определить ее как традицию экзегезы.

Одним из древнейших герменевтов называют иногда Аарона: его устами говорил косноязычный Моисей, получивший откровение — но не дар речи. Однако Непомнящий говорит о Пушкине. Какого же рода герменевтический акт (не будем сейчас отличать его от экзегетического) может быть осуществлен по отношению к тому, чьим даром является именно слово? Герменевтические усилия получают в данном случае прямо противоположную направленность. Их цель состоит не в том, чтобы пробиться из сферы неизреченного в сферу речи, но в том, чтобы вернуться из области слова в область неизреченного. “Четвертый смысл называется анагогическим, — говорит Данте, — <...> он <...> через вещи означенные выражает вещи, причастные вечной славе...” Поэтический мир Пушкина — “вещи означенные”. Как “причастная вечной славе” истолкована в книге духовная биография Пушкина. Она-то и служит основным предметом внимания, истолкования, экзегезы.